Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Зайдя в свою каморку, заваленную всевозможными — нужными и ненужными предметами, Хакимбай через груды чертежей потянулся к телефону, набрал домашний номер и, услышав голос Халиды, опустился в старое кресло, отчего его острые, худые колени поднялись почти до подбородка. Пулатов счастливо улыбался:

— Халида! Ты слышишь меня? Да-да… Конечно, все в порядке. Через час буду в полном твоем распоряжении!

Хакимбай сидел в своем любимом кресле, закинув ногу на ногу, и курил, вспоминая только что состоявшийся разговор в парткоме у Кукарева.

Иван Васильевич, недавно вернувшийся из больницы, пригласил Пулатова, чтобы ознакомиться, как он выразился, с текучкой. Хакимбай очень удивился про себя: почему его, а не Саякова? Или еще кого? Или Саипова? И, только оставшись с Кукаревым наедине, Хакимбай все понял: до парторга стали доходить самые разноречивые слухи о состоянии автоматической линии в отделочном цехе.

Кукарев так сразу и сказал:

— Хакимбай, в чем дело? Что за разговоры по цехам о пуске линии? Давай напрямую…

— Иван Васильевич, руководитель-то Саяков… Ему видней…

— А ты на Саякова не кивай: с ним разговор особый! Меня твое мнение интересует о техническом состоянии линии как специалиста и как человека, подчеркиваю — человека!

Хакимбай задумался, может, в первый раз за последнее время о своей, как выразился Кукарев, «человеческой» позиции в этом большом и ответственном деле в жизни комбината. Он вкалывал без выходных, почти не бывая дома, даже подчас ночами; работал, чтобы уложиться в жесткие сроки, предложенные администрацией комбината. Хакимбай совсем не задумывался, для чего нужны эти оптимальные сроки, эта спешка, этот измот. Он всегда был прилежным исполнителем, не умеющим подводить в работе.

Пулатов никогда не скрывал, что лучше всего разбирается в машинах, в чертежах и совсем — можно сказать совсем! — не интересуется всякими там, как он сам выражался, психологическими материями. Вот почему сейчас Кукарев поставил его в тупик.

— Иван Васильевич, увольте! — Хакимбай просительно приложил руку к сердцу и болезненно поморщился. — Насчет линии скажу, а все остальное…

Хакимбай заметил недовольство парторга.

— Что ж, придется пригласить Саякова и прочих… Да ты сиди-сиди, — придержал он за локоть было собравшегося улизнуть Пулатова и попросил по селектору к себе Алтынбека, Саипова и монтажника Петрова.

Увидев в парткоме Хакимбая, Саяков нахмурился и отвел глаза, заподозрив неладное для себя. У Саипова от напряжения дрожали толстые щеки, видно, торопился и теперь старался сдержать одышку. Петров, отказавшись от предложенного парторгом стула, прислонился к подоконнику.

— Вынужден был вас оторвать от дела, но, сами знаете, неожиданная отлучка… Короче, введите в курс дела с автоматической линией… Техническое состояние, знаете ли, и все прочее…

У Алтынбека отлегло от сердца, на губах привычно обосновалась улыбочка: «Конечно, этот праведник Хакимбай жаловаться не умеет! Нет, что ни говори, а везет мне на товарищей!» И он поспешил взять слово.

— Товарищ Кукарев, понимаю ваше беспокойство: разговоров много, а дела мало… Но ведь дело-то новое… Все бывает — и срывы, и удачи!.. Люди, конечно, устали, отсюда, главным образом, и разговоры. Но, как хотите, Иван Васильевич, а республика ждет от нас значимого подарка к годовщине Октября, да и газеты уже сообщили…

Кукарев поднял руку, и Алтынбек умолк, недовольно покусывая губы.

— Товарищ главный инженер, именно потому, что дело новое, недопустима никакая спешка. Буду разговаривать с Беделбаевым о том, чтобы люди с сегодняшнего же дня получили отгулы, отоспались, пришли в себя…

— Но, — неожиданно выдавил из себя наконец отдышавшийся Саипов, — работы останавливать недопустимо, знаете ли, республиканский заказ…

— Во всем разберемся, — пообещал спокойно Саипову парторг. — А теперь можете быть свободны.

Хакимбай видел, как недоволен Кукарев, и ему было стыдно за свой эгоизм, за свою радость, что наконец перестанет сердиться на него Халида, забывшая, по ее выражению, есть ли у нее вообще муж. Он, как школьник после звонка на каникулы, вырвался на широкий пролет комбинатской лестницы и через три ступеньки бросился к себе, чтобы обрадовать жену и детей.

Теперь же наступило отрезвление, снова пришли мысли о работе, о линии, о Кукареве… И Хакимбай первый раз в жизни беззаботно отмахнулся: «Потом, потом… А сегодня — дом, Халида, дети…»

Почти так же рассудил в тот день и Саша Петров: «А что? Что мне больше всех надо?» Ему тоже хотелось домой, в родной город, но пока об этом и мечтать не приходилось, он под настроение дал в Иваново телеграмму своей Гале: «Жду непременно целую твой Петров».

Чинара наконец решилась встретиться с Колдошем. Она медленно, отстраненно шла по летним, почти пустым улицам города, погруженная в свои мысли и переживания, не замечая ни жары, ни пыльного ветра, вдруг порывами налетавшего на нее, а потом сворачивавшего в соседние улочки. У девушки было какое-то неприятное предчувствие, будто эта, в сущности, малоинтересная для нее встреча должна оказать на дальнейшую ее судьбу какое-то влияние.

Чинара норовисто встряхнула головой, отгоняя навязчивые мысли, рассердилась на себя: «Фу-ты!.. И что это я? Совсем психованная стала… Видно, в отпуск пора, да и жарища вон какая!» Ей вдруг нестерпимо захотелось в горы, к воде. Она прикрыла глаза ладонью и прислонилась к придорожному пыльному тополю. Силой воображения она представила себя на росной прохладной луговине — босой, легкой и счастливой от этой легкости и прохлады…

И тут ее вернул к действительности голос Бабюшай:

— Чинара, не обращаешь на меня никакого внимания! Ну-ка побегай по такому солнцепеку! Да никак тебе плохо, а?..

Чинара недовольно открыла глаза, притворно зевнула, похлопав по губам ладошкой.

— Вечно у тебя фантазии, моя милая… Зачем гналась, разве в цехе не видались? Или что срочное?

Бабюшай вдруг стало неловко: в самом деле, что она припустилась за Чинарой? Может, у комсорга свои личные дела, а она, Бабюшай, здесь совсем не кстати?

— Ой, прости, если помешала.

— Да ладно уж. Какие у меня секреты! Это у тебя поклонников навалом: и Саяков, и Каипов… А у меня и на работе и после работы — одни комсомольские поручения. Вот к Колдошу иду. — Чинара обиженно поджала губы, перевязала на голове платок.

— К чему, Чинара, прибедняешься… Будто я не знаю, какими ты глазами смотришь на наших парней, видела не раз… Как зыркнешь, так они, бедные, от раскаяния за свое внимание к тебе готовы сквозь землю провалиться, вот!

— Да ты не подумай, подруга, что завидую тебе, — все ершилась Чинара, недовольная появлением Бабюшай.