Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Шайыр смотрела на Насипу Каримовну и думала: «Вот ведь как в жизни случается! От нее-то я меньше всего ждала сочувствия…» Шайыр недолюбливала ее, потому что считала сухой, настырной, любящей покрасоваться в президиумах и на общественной работе. «Такие правильные завсегда осудят, мол, не так живешь, не так одеваешься… А я вот скроена не вдоль, а поперек, и ничего тут не попишешь», — не один раз мысленно обращалась Шайыр к ничего не подозревавшей Насипе Каримовне, сверля ее пронзительным, недобрым взглядом.

Теперь, мало-помалу приходя в себя, Шайыр посчитала обидными слова Насипы Каримовны, говорившей, что она так же обойдена жизнью. У Шайыр даже промелькнула злорадная мысль: «Осколки к осколкам прислониться хотят… да вот как ни пыжься — целого все равно не получится… Вот чудо в решете — увечный дружбой увечного похваляет». В ней все еще хорохорилось тщеславие, которое ей казалось гордостью и непримиримостью со всем недостойным в жизни. «Да чем же я отличаюсь от Саякова, — вдруг как током ударило ее, — чем?»

Шайыр не понимала, что с нею происходит. Неужели то, что ей вдруг посочувствовала Насипа Каримовна, о которой на комбинате сложилось самое противоречивое мнение, так болезненно неприятно? Или еще что? Шайыр не догадывалась, что корень-то всех ее бед был в ней самой, в свойствах ее характера. По природе своей она была деятельной, энергичной. Ей была больше свойственна роль опекуна, а не опекаемой, что ненароком навязывала ей Насипа Каримовна и против чего восставала вся натура Шайыр.

— Поверь, мое горе больше твоего, потому что непоправимо… У тебя еще жизнь наладится, сестра…

Теперь уже Шайыр держала Насипу Каримовну за руку и удивлялась, куда девались ее обида и неловкость в их скоропалительной дружбе. Ей хотелось опекать и беречь Насипу Каримовну, сделать для нее все возможное и невозможное. Хотелось приласкать, ободрить, защитить, потому что ей нужна была не поддержка, а деятельность, сознание, что без нее не обойдутся, не сдюжат…

— Ой, не будем считаться синяками да шишками. Давай говорить о хорошем. Вот у тебя дочь на выданье, небось душа замирает, как подумаешь о расставании с ней, а?

У Насипы Каримовны обозначились добродушные морщинки у глаз, а глаза такие молодые, ясные, чуть-чуть выпуклые. Она по привычке поправила очки.

— Нет, душа моя, Чинаре своей помехой не буду. Деваха она у меня, прямо скажу, суровая, да и за себя постоять умеет. И в горе и в счастье — ровная, прямая, настоящая чинара. Что ни говори, а человек, хочет не хочет, — всю жизнь оправдывает свое имя. Поэтому и назвала ее — Чинарой, такой хотела видеть… Пусть теперь выбирает, к кому сердце ляжет, того и я приму в свою душу. А как же иначе? Да, имя человеческое, скажу тебе, ой как много в жизни значит? — вернулась она к своей мысли, видно, не раз она крутила ее и так и эдак, пытаясь разрешить мучившую ее загадку. — Вот сына своего назвала я веселым, казалось, счастливым именем — Джайдарбек, а вышло все наоборот…

Насипа Каримовна — все о своем, а Шайыр — тоже о наболевшем:

— Счастье твое, Насипа Каримовна, имя сыночку дала… А мой и не знаю где, безымянный для меня по земле ходит… Может, и в живых уже нет, как и поминать не знаю… А может, ко злу склонился, если горячка, как я…

Губы у Насипы Каримовны задрожали. Она поднялась со стула, в волнении провела ладонью по и без того гладким волосам, потом бессильно опустилась опять на стул. Шайыр смотрела на нее со всевозраставшим беспокойством.

— Да что с тобой? Может, сердце? Так я сейчас, — заторопилась она к своей рабочей аптечке, — я сейчас!

Насипа Каримовна остановила ее:

— Не сердце это, сестра… Память и вина моя болят, дыхание перехватывают… Сама я это… Значит, сыночка своего не усмотрела… Сама сгубила… Перед ним, горемычным, перед памятью мужа никогда не оправдаюсь… Так вот, Шайыр…

Шайыр смотрела на Насипу Каримовну расширившимися от переживания глазами, и ее била мелкая дрожь, так близко к сердцу приняла она ее материнскую муку.

Насипа Каримовна после такого признания долго приходила в себя, терла глаза платком, потом занялась очками. Шайыр терпеливо ждала, понимая, что любые, даже самые искренние, слова сейчас лишние.

— Поверь, сестра, прошу — не оправдаться хочу… Я с тобой как на духу… Жить тогда не хотела. Осталась в жизни только потому, что однажды осенило меня: не только за свое мы, матери, в ответе! Сколько и маленьких и взрослых нуждаются в нашей доброте, ты, наверно, признайся, и не думала, а?

Шайыр поразила эта простая и такая пронзительная для нее правда: «Ой, если все вокруг моего мальчика такие, как я? Если, как я, живут только своими заботами». Ей стало страшно и невыносимо от одной только мысли, что с ее сыном могла случиться беда, а все вокруг равнодушно или даже с тайным злорадством смотрели, как он запутывается в своих ошибках все больше и больше, одинокий, потерянный, никогда не знавший ни дружеской поддержки, ни родственного участия. Расстроенная Шайыр схватила Насипу Каримовну за руку.

— А что толку от твоего мытарства? Кому польза? Совсем ты заглохла, я посмотрю, как крапива в канаве… Люди-то вокруг живые, и их любить надо конкретно, бороться за них, хоть и нелегко это бывает. Что с Колдошем-то из ткацкого, небось слышала?

Шайыр утвердительно кивнула головой. Перед ее глазами сразу встал этот самый Колдош со своей постоянной наглой ухмылочкой, казалось, с ней он не расстается даже наедине с самим собой. Сколько раз он игриво подмигивал ей, уставившись хмурыми, припухшими от выпивок глазами, мол, мы-то знаем, что нам от жизни требуется… И Шайыр выходила из себя от этой откровенной наглости сопляка. Что уж скрывать! Она не испытала ни малейшего сочувствия, когда узнала об его аресте. Как сейчас помнит, с приятным облегчением подумала: «Что ж, допрыгался… Рано или поздно, а все равно там бы очутился. А сколько бы еще натворил!..»

— Так вот, душа моя, сирота этот Колдош, без роду без племени, как говорили раньше… А кто скажет, что он не наш? Разве мы можем отказаться от него? Конечно, и без нас с тобой о нем позаботится комбинат, комсомол… Но разве это оправдание? У них, конечно, больше возможностей… Вот говорят, комбинат собирается выйти перед судом с ходатайством, чтобы взять парня на поруки. Сам Жапар-ака вызвался быть поручителем! — Насипа Каримовна в знак уважения к аксакалу перешла на торжественный шепот: — И добьются! На что хочешь поспорю!.. Только, сама знаешь, мужчины, они на правильный путь вывести могут, это так, а вот сердце отогреть можно только материнской добротой…

Шайыр надолго задумалась, подперев полную, еще по-молодому упругую щеку рукой. Она никак не могла предугадать, как Колдош примет их заботу. Скорее всего посмеется над ними! Мол, со своими не удалось, так с чужими решили в благотворительность сыграть…