Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Про Алима-Гору я вам уже говорил: он только на вид такой мрачный и недобрый парень. А на самом деле он душу за тебя отдаст.

Еще одна вещь меня удивляет: нам непременно подавай привычное. «Кавказ — а где же горы?» — требовала Таня. Получила она горы, хоть и далековато они. Другие приезжие тоже ищут у нас сначала привычное. Я имею в виду привычное для них по книгам и рассказам о Кавказе. Черкески с газырями (это такие нагрудные украшения на черкесках)… Кинжалы с посеребренными ножнами… Лихие джигиты на горячих скакунах… Вино льется рекой, тосты звучат длинные… И, конечно, годека́н — место, где собираются на свои посиделки длиннобородые долгожители… На каждом шагу слышишь мудрые изречения стариков, шутки следуют за шутками…

Все это, может быть, и было когда-то, кое-что такое заметишь и сейчас. Но большей частью совсем по-другому теперь тут жизнь выглядит. Она еще до появления у нас в городке завода и фабрики по-другому выглядела, а теперь тем более. Это только в книжках наших же кавказских поэтов всякая старина вроде кинжалов до сих пор сохраняется, скакуны без конца скачут, хотя я сам ни одного поэта верхом на коне не видел.

Странно мне бывает также читать про бесконечные «заседания» на годеканах, про бесконечные горские шутки. Читаешь и думаешь: а когда же эти люди работают, кто их кормит? Откуда взяли, что мы, горцы, только и делаем, что веселимся? И в нашем районном городке, и в любом ингушском ауле у каждого человека найдется своя забота. Семьи большие, кормить надо.

Конечно, сказать острое слово горец никогда не упустит. Почти любой может привести к месту киц — какую-нибудь смешную старинную притчу или анекдот. Поговорки тоже в ходу.

Но ничего такого особенного я у нас не вижу ни в чем, если не касаться некоторых обычаев. А начнешь касаться… Получается, что многое у нас не так, как в других местах. Сразу это в глаза и не бросается, но поживете, приглядитесь — и почувствуете.

Скажу, например, про одежду. Горские каракулевые папахи — раструбом кверху — молодежь не носит. Черкески не носят даже пожилые люди, а только старики. Так что народ в городке вроде бы одет, в общем, так, как и везде. Не отличишь от любого большого города. Женщины тоже одеваются как везде, если не считать отдельных старушек — их уже мало увидишь на улицах нашего городка, — которые обязаны носить длинные платья до пят.

Но попробуйте-ка увидеть в городке — даже в нашем заводском поселке или на фабрике — хоть одну горскую девушку или женщину без платка либо без косынки на голове. Наверное, таких можно было бы по пальцам пересчитать.

У мужчин тоже голова должна быть покрыта. Никто не требует, чтобы на тебе была папаха, надевай что хочешь. Но надевай! Как только ты подрос, стал парнем — уже не смей ходить с непокрытой головой.

И вот так многое у нас: в глаза не бросается, а задумаешься — и начинаешь соображать, что обычаи незаметно зажимают тебя то с одной стороны, то с другой. Я уезжал на учебу в Грозный, в ПТУ, мальчишкой, в то время меня некоторые обычаи не касались, а вернулся парнем. И до сих пор не могу ко всему привыкнуть. Идет какой-нибудь шкет-пэтэушник (у нас теперь есть при заводе свое ПТУ), идет по тридцатиградусной жаре — и обязательно в кепке.

Ну ладно, насчет этих мужских головных уборов еще допускаются нарушения. Например, директор нашего завода, никогда летом не ходит в кепке или шляпе, и никто не называет его за это плохим мужчиной. Но попробуйте-ка увидеть в Дэй-Мохке хоть одну девушку или женщину, пусть даже русскую, в брюках. Нет таких. Мужчина в юбке удивил бы жителей нашего городка меньше, чем девушка в брюках. Думаете, кто-нибудь дал указание насчет головных уборов или одежды? Ничего подобного. Просто обычай.

Это же надо! Если даже никто от тебя ничего не требует, ты все равно вместе со всеми соблюдаешь какую-нибудь глупость и сам же удивляешься: да что это такое?

Вот смотришь на наше озеро — то, которое между заводом и фабрикой, и видишь, что чего-то этому озеру не хватает. Купальщиков не хватает! Нет их даже в самую жару, если не считать мальчишек. Нам, парням, не положено торчать на виду у прохожих на берегу в плавках или трусах. Мужчинам — тем более. А девушкам… Об этом и разговору быть не может! На заводе и на фабрике есть русские девушки, уж они могли бы себе поплавать полчасика во время обеденного перерыва или между сменами. Нет, тоже только поглядывают на прохладное, чистое озеро, мучаются за компанию со своими подружками-горянками. По-моему, озеро без купальщиков — удивительное озеро.

Так что городок наш и обычный и необычный. Это Кавказ и не Кавказ.

Многие жители Дэй-Мохка очень недовольны нашим городком. Им не нравится, что у нас нет Дворца культуры, мало асфальта, никуда не годится въездная арка города: слишком скромная.

А есть такие люди, которые считают, что Дэй-Мохк еще можно было бы называть городом, если бы у нас были памятники. Обязательно надо поставить памятник Серго Орджоникидзе. Он во время гражданской войны был чрезвычайным комиссаром Юга России. От самого Ленина. И собирал он силы красных партизан чуть ли не всего Северного Кавказа для отпора деникинцам не где-нибудь, а именно у нас. Когда деникинцы временно победили, Серго ушел в подполье, он ушел вон в те лесистые горы вместе с самыми знаменитыми партизанами Ингушетии, Чечни, Осетии, Кабардино-Балкарии. Там, в неприступном ущелье, в ингушском ауле Мужи́чи, находился боевой штаб революции. Там теперь музей Серго. В том самом доме, где располагался штаб. Так что нельзя сказать, что память Серго не увековечена. Но люди говорят, что надо было бы увековечить память Серго и в нашем городке, потому что как раз здесь он проводил революционные съезды горцев, здесь выступал и Киров. Отсюда докладывал Серго Ленину по телеграфу, что ингуши выступили против деникинцев революционным авангардом всех горских народов Северного Кавказа.

Рассказы, легенды о тех боевых временах у нас знает каждый мальчишка, потому что нет, наверное, такого ингушского двора, откуда бы хоть один человек не пошел в отряды Серго. Из наших, аслановских, вернее сказать, из нашей семьи партизанами были двое: мой дедушка Марзи и его отец. Этот его отец, мой прадед, был известный партизан, командовал партизанской сотней. Серго взял его с собой в аул Мужичи в числе самых верных своих сподвижников, когда уходили в подполье. Я знаю это по рассказам; прадеда я не помню и не могу помнить.

А Марзи, мой дедушка, был обыкновенный рядовой партизан. Для него самым великим человеком, с которым он близко имел дело, был За́ама Янди́ев. О Зааме мой дедушка может рассказывать без конца. Когда слушаешь, можно подумать, что этот Заама был чуть ли не вторым Чапаевым. Он, этот знаменитый Заама, начал с того, что создал из ингушей отряд. Небольшой такой отряд партизан. А потом стал командиром целой кавалерийской бригады, бил деникинцев в горах и Чечено-Ингушетии и Дагестана. Ему вручили за это орден Боевого Красного Знамени. Свой тогдашний боевой орден ему дала и Украина, потому что бригада Заамы помчалась с Кавказа помогать украинцам и громила отряды батьки Махно. «Зааме я бы тоже поставил памятник», — говорит дедушка Марзи.