Ахмет Мальсагов - Человек, которому всегда трудно

Вот такие люди под нашей аслановской крышей, включая казачку Матрену Гришенцеву — нынешнюю горянку бабушку Маржан. «Горку», как сказал бы тот московский поэт, если бы произносил тост за мою бабушку.

Теперь давайте разберемся, что это такое — аслановская крыша, аслановский плетень.

Конечно же, мой дом — завод. Заводской поселок, где я живу в общежитии.

А можно считать и так, что у меня четыре дома.

Чуть повыше нашего городка, если подниматься в сторону гор, раскинулось огромное село. Там я родился и рос, оттуда я уехал после восьмого класса в грозненское ПТУ. Там стоит заколоченный дом, в котором я родился и рос, но это чужой для меня дом: как только мой отец бросил свою семью — меня и мою мать — и укатил в Казахстан, его дом стал для меня чужим. «Не сможем мы с тобой, сынок, жить в этом доме», — сказала мне моя мать. И мы слепили с ней себе избушку. Восемь месяцев назад мать после долгой болезни умерла.

Тогда дедушка Марзи сказал мне, что я должен переселиться к нему, в дом наших предков, к древнему аслановскому очагу. Это в ауле, на склоне Черных гор, «этажом» выше, чем мое родное село. Оттуда как на ладони и мое родное село, и наш городок, и вся долина. Хозяйка очага здесь — бабушка Маржан.

Вот я вам и насчитал три своих дома: общежитие, построенная мною мазанка, где мы жили с матерью, и дедушкин аул.

Четвертым своим домом я могу назвать турбазу в Скалистых горах. Это еще выше дедушкиного аула. Недалеко, за перевалом и горной рекой. Там, на турбазе, дедушка устроился сторожем.

Сторожить что-нибудь дедушка смог бы и в родном ауле, но он захотел сторожить именно турбазу. Потому что он может там сторожить заодно и свою невестку Буку — молодую вдову своего покойного сына. Как только Бука пошла работать на турбазу сестрой-хозяйкой, туда поспешил устроиться сторожем и дедушка, сказав: «Разный народ бывает на турбазе, я должен поглядывать, чтобы кто не обидел Буку».

У Буки своя комната на турбазе, а Марзи живет в домике-сторожке. Дедушка считает это жилье таким же временным, как и мое общежитие, но мне говорит: «Здесь тоже твой дом, знай это».

Конечно, главным моим домом считался и считается тот, где бабушка Маржан бережет аслановский очаг: дом в ауле. В нем я и жил после смерти матери, а на завод ездил вместе со всеми на автобусе. Это всего километров десять с хвостиком, но мне очень хотелось бы жить на заводе. И дедушка наконец согласился на это, почему-то рассудив, что так ему будет легче следить за мной. «То ты остаешься ночевать у приятелей в заводском поселке, врешь, что задержался там из-за собраний, — сказал дедушка. — То рассказываешь мне сказки, что ночевал на пути в аул — в доме своей покойной матери. Живи лучше в общежитии. Конь должен иметь одно стойло, тогда знаешь, где его искать. Да и бабушке будет легче без тебя: нет мужчины в доме — и готовить не надо».

Так заводской поселок и стал моим постоянным домом. Пусть ненадолго: когда мать заболела, военкомат дал мне отсрочку от призыва в армию на год. Через несколько месяцев я уеду из Дэй-Мохка, стану солдатом.

Но пока завод — мой дом: общежитие — цех; цех — общежитие. Конечно, то и дело вижу над головой и другие крыши. То в аслановский аул еду, то на турбазе ночую, то в селе, где я родился и рос, если дедушка Марзи даст знать, что надо навести порядок в моем материнском дворе. Под любой из этих крыш мне хорошо, хотя иногда становится нестерпимо от ворчания Марзи.

А привычнее всего мне, как ни говори, в заводском поселке. «Коллективизм! — объясняет это Мути одним словом. — Мы с тобой теперь не крестьяне, а рабочие. У нас своя психология, понимаешь? Электросверлилку делает каждый из нас, от директора до ремонтника».

Я не очень-то стараюсь вдаваться в такие тонкости. Да и Мути сам, наверное, вряд ли хорошо соображает, что это за штука — рабочая психология. Разве в совхозе нет коллективизма? Кукурузу там «делают» тоже все: и пахарь, и сеяльщик, и комбайнер. Моя покойная мать знала лишь прополку да работу на кукурузном току, но, значит, и она «делала» початок.

По-моему, главное, что нас на заводе объединяет — гордость. Мы легендарные люди, понимаете? Наш завод — это легенда. Самая свежая из легенд Дэй-Мохка и всего этого ингушского края Чечено-Ингушетии. О каких бы легендах ни стали ингуши где-нибудь говорить, речь непременно сводится к нашему заводу, как будто это тоже — легенда. Трудно понять, почему так получается. Ведь легенда — это непременно что-то такое старинное. Что-то из прошлого. А какое прошлое может быть у завода, возраст которого всего семь лет?

Да и вообще, что тут удивительного — завод. Выпускает обыкновенные сверлилки. В Грозном сколько угодно разных заводов. И нефтяных, и машиностроительных, и химических. Ингушей на этих заводах вы тоже много насчитаете, причем есть среди них такие, которые стали рабочими еще в те времена, когда в Дэй-Мохке промышленности и в помине не было.

Тогда почему же мы — легенда?

Потому, что мы создали среди кукурузных полей то, чего никогда у нас в истории не было: первоклассный большой завод и большую фабрику. Промышленность. Настоящую индустрию. И стали рабочим классом. Тысячи горцев и горянок — в фабрично-заводских цехах двух предприятий. Вчерашние пахари, пастухи, доярки стали индустриальными рабочими. Вот это и есть легенда. Можно сказать, легенда республиканского значения. Теперь-то заводы стали появляться и в других сельских местностях республики. Например, бывший чеченский аул Аргун сейчас состоит почти сплошь из заводов.

Однако первым из аулов начал такое легендарное дело, кажется, именно наш Дэй-Мохк. Пришел на кукурузное поле наш нынешний директор, родившийся в одном из здешних аулов и выучившийся на инженера в Омске. Ему было всего лет двадцать пять или двадцать шесть. Под мышкой у него были чертежи, и он объяснил старикам: «Вот здесь будет завод».

«В деревне — завод?» — удивились старики. Наш Дэй-Мохк тогда еще не был городом. Завод так завод. Кто построит, кто будет командовать? Не этот же мальчишка-горец с бумагами под мышкой? Пришлют в нужный час из Москвы или из Грозного настоящего директора — взрослого человека.

«Кто будет делать эти сверлилки, управлять станками? — размышляли старики. — Сотню ингушей, конечно, найдут; подучат наиболее толковых из совхозных мастерских, из тракторного отряда. А тысячу-другую рабочих, техников, инженеров нетрудно и привезти из больших городов. Железная дорога работает».

…Железная дорога стала не привозить людей, а увозить. Пока завод, а потом и фабрика строились, железная дорога увозила и увозила горцев и горянок в Ростов, в Ленинград, в Прибалтику. Их там учили на фабриках и заводах, как управлять станками. Институты тем временем учили наших ребят, чтобы они вернулись в Дэй-Мохк инженерами.