Юрий Мушкетик - Сердце и камень

— Поставим...

Потом Лука попрощался с сыновьями, родственниками, соседями. И еще кого-то звал. К самым отцовым губам приник головой Федор, наклонилась близко Одарка, пытаясь разобрать шепот. Она выпрямилась первой, но ничего не сказала.

Федор взглянул в ее встревоженные глаза, на отцовы уста и тоже понял.

— Настя, Настя, — звал Лука свою первую жену.

И кто знает, звал он ее еще по эту или же по ту сторону межи...

Вечером приехал Никодим, теперь самый старший из Кущей. Большой, могучий. В Кущевом роду одного сына всегда называли Никодимом. Никодим Кущ — это далекий прадед, знаменитый запорожский казак, зарубивший саблей двадцать татарских лазутчиков, подкрадывавшихся к сонной Сечи.

Утром сыновья пересыпали жито из гроба в мешки, его пять лет назад сам Лука поставил на чердак. С тех пор гроб служил ему кадкой для хранения зерна.

Потом Василь тронул своей-левой рукой сначала одного, а потом другого брата.

— Сейчас поп придет. Бабы так хотят. Так что вы... Вы коммунисты...

Федор и Никодим вышли со двора. За калиткой разминулись с попом. И хотя Фёдор едва ответил на его приветствие, поп вступил во двор важно. Сейчас он был убежден в своем превосходстве.

Федор и Никодим вернулись, когда попа уже не было.

Схоронили Луку на новом кладбище, на том месте, где когда-то была его нива. А через несколько недель на могилке зазеленели, закудрявились густые всходы.

И хоть стояла она не на зеленом верху, а на лугу меж сонных отав, и хоть раньше ей не было лучше, чем теперь, но Яринка пела так рьяно, что даже телята перестали щипать траву и обступили ее кружком. Яринка понимала: им нравилась ее песня. Да разве только им! Все здесь заслушиваются ее пением. Все — и друзья и добрые знакомые. Вот и сейчас наклонила головку, прищурила от удовольствия глаза маленькая камышевка на былинке. Забрел в густую траву колокольчик, стоит неподвижно и тоже слушает. А Яринка ласково льнула ко всем, дарила песней, взглядом и чуточку-чуточку, всего одну капельку кокетничала сама с собой, гордясь таким близким знакомством.

Девушка не подозревала, что сегодня круг ее слушателей увеличился. По тропинке между камышами шел с больним чемоданом длиннолицый хлопец. Фуражку он нес в руке, и ветер лохматил черные волосы, а в них — одна длинная седая прядь. Хлопец шагал все быстрее, быстрее, уже и тропинка не поспевала падать ему под ноги своими витками, и он орошал мокрой травой новые, недешевые ботинки. Тяжелый чемодан оттягивал руку, почти волочился в траве.

— Оксана! Здравствуй, Окса...

— Ой! — оборвала песню Яринка и закрылась локтем. Однако сразу же и отняла руку. — Это вы меня?..

— Нет... То есть его, — пытался оправдаться хлопец, указывая на бычка.

— Так его зовут Цезарем, — сверкнула чистыми, словно утренняя роса, зубами девушка.

— Теперь буду знать. По этой тропинке я попаду в Новую Греблю?

— Попадете.

«Кто же это так рано идет тропинкой?.. «Оксана!» А, значит, похожи немножко... Погоди, погоди. Да это ж, наверное, тот агроном. Вот радость Оксане!»

И сразу запрыгала на одной ноге, радуясь Оксаниному счастью. Агроном оглянулся. И Яринка бросилась на покрытую росой траву. А когда поднялась, то камыши уже скрыли хлопца.

«Оксана сохнет по нем. А он совсем не такой, как расписывала его». И Яринка капризно выпятила губки. Послушать Оксану, так этот агроном красавец. А он с лица — прямо как девушка. Зато Оксану любит, вот ведь приехал. А любит ли меня кто-нибудь?»

— Любит? — нагнулась она над ручейком и ответила сама: — Откуда тебе знать, что такое любовь? Ты холодный. А вон они знают! И вон те двое голубков, которые дважды на день пролетают надо мною. И всегда в паре. А камышевка? Она наверное, знает. А те плотвички, которые резвятся в быстрине? Вишь, и они либо парами, либо табунцами. А кто же меня полюбит? Курносый Кирей? — И прыснула со смеху, да так, что даже телята, задрав хвосты, разбежались по лугу. — Глупые, глупые, но и хорошие!

Она однажды уронила нарочно в водоворот шелковую косынку, но Кирей только бегал вдоль берега да размахивал над ручьем лозой. Так и пришлось самой нырять в быстрину.

А этот агроном любит Оксану. Да и как ее не любить? Сестра и в самом деле хороша.

Вечером Яринка с Оксаной собирались в кино. Яринка, торопя Оксану, то и дело дергала ее за рукав, но та все прихорашивалась, завивала горячими щипцами густые волосы, старательно укладывала их, а потом вдруг схватила Яринку и завертела ее в своих объятиях, сразу уничтожив плоды своей получасовой работы, да еще и обожгла щипцами руку Яринке.

— Кому любовь, а кому одна напасть!

Олекса ждал их у конторы. Яринке было смешно, как они, шагая рядом, жали друг другу руки, думая что она этого не замечает.

Клуб в селе — новый. Он вполне мог бы стать рядом с городскими клубами, а некоторые из них даже и потеснит высоким кирпичным плечом. Пусть его фасад не из гранита, зато веселый. Вместительное фойе, мерцающие люстры, уютный, опрятный зал с новенькими стульями.

Билеты взял Олекса. И Оксана теперь уже не возражала. Девушки любят, когда парни покупают им билеты, угощают конфетами, делают подарки, то есть когда они щедры. Ведь подарки — это единственные материальные доказательства их любви, которые можно взять в руки, приложить к сердцу, когда останешься наедине с собой, и даже поговорить с ними.

Фильм этот Олекса уже видел: «Весна на Заречной улице». Но он как будто заново и совсем по-иному воспринимал его.

Домой возвращались втроем. Яринка чувствовала себя как лишний игрок возле шахматной доски, но не знала, как оставить их.

— Хороший фильм, — почему-то вздохнул Олекса. — А песня какая!.. Про улицу...

Яринка не знала, что и эти его слова предназначены не им двум, а только Оксане. Это ведь та, киевская, улица, где находится общежитие, стала главной для них обоих. Если бы знала, может, и не сказала бы такого:

— Песня хорошая. Только в нашем селе уже давно ее знают.

— Как это знают? — улыбнулся Олекса.

И эта улыбка немного обидела Яринку.

— А так. Слова только другие, а мотив старой песни. Не верите?

Она остановилась, повела рукой и как бы взлетела в темноту песней:

А где-то вдалеке, уловив эти первые слова, откликнулись еще два девичьих голоса и понесли песню в другую, противоположную сторону: