Ирина Гуро - Всем смертям назло

— Все скажем командиру отряда или комиссару, — заявила старшая. Это и была Маша. Только тогда прозвище «Всем смертям назло» еще не пристало к ней.

То, что они знали о существовании в отряде комиссара — а это было у нас новшеством, — доказывало, что девушки ориентированы.

На всякий случай мы заявили, что отсюда до отряда — «как до звезды на небе», после чего приняли решение: я останусь здесь с ними, а Сашко отправится за указаниями в штаб.

Вот тогда-то, на поляне, мы и познакомились. Трое были местными, одна — москвичкой. Короткие, обыденные биографии: школа, пионерия, комсомол.

Они как бы всходили по ступеням жизни: на каждой ступени было свое начало и свой конец.

Пели песню «Если завтра война, если завтра в поход...» Стреляли в тире и на полигоне. Но в глубине души никто не верил ни в то, что завтра война, ни в то, что они сами будут воинами. Не верилось даже тогда, когда уже были поданы заявления в райком комсомола: «Прошу меня взять для работы в тылу врага...» И когда придирчивый, строгий опрос «процеживал» добровольцев. И даже, когда началось обучение.

Они прошли «курс наук»: научились метать гранаты, ползать по-пластунски, «перекусывать» телефонный провод, немножко болтать по-немецки.

Все это было им нужно, как хлеб, как вода.

Незримую линию фронта они перешли «ножками», ориентируясь по карте.

Маша была из маленького городка на Смоленщине. Она осталась в нашем партизанском штабе, ее подруги ушли в бригады.

Маша быстро прижилась у нас. Ее «ходки» в ближний тыл врага бывали всегда удачными. У нее была неприметная внешность, она умела как бы растворяться среди девушек села, занятого немцами. Ей удавалось не наскочить на полицая или добровольного предателя.

Прозвище «Всем смертям назло» возникло, однако, не из этого. Просто Маша любила стихи Симонова и часто повторяла: «Жди меня, и я вернусь всем смертям назло!»

И действительно, она возвращалась. Она всегда возвращалась. Она приходила усталая, грязная, в затрепанной телогрейке и рваной юбке, исхлестанная кустарником, засыпанная пылью.

Мы жили тогда богато: не в землянках, а в деревне. Маша переодевалась в обычную одежду партизанских девчат, которую она носила с наивной щеголеватостью: бумажная гимнастерка, поверх нее — суконная безрукавка, отороченная заячьим мехом, кубанка с красной ленточкой на месте звезды. На поясе — пистолет на длинной трофейной цепочке в виде блестящих цилиндриков, нанизанных на проволоку.

Однажды Маша вернулась, не выполнив задания.

— Почему ты вернулась? — спросила я.

— Очень страшно стало. Там один полицай — мой сродственник дальний. Я его раз, еще девчонкой, на тетиной свадьбе видела. Он вроде меня не узнал, но только я думаю, что вид сделал...

— Чего ж ты испугалась? Вид сделал — значит, не собирался тебе вредить...

— Что вы! Раз он в полицаях — всё!

Маша была искренна и прямолинейна.

Только очень жестокая война могла научить ее притворяться, играть роль темной, придурковатой девки из дальнего села и ловко скрывать свое настоящее лицо.

За срыв задания Батя хотел судить Машу. Но я ее отстояла, сказала, что пошлю ее обратно.

Маша пошла вторично, задание выполнила, а насчет родственника сказала растерянно, что немцы его упрятали за решетку. Слух такой идет, что он помогал партизанам.

— Вот видишь, — сказала я.

Однажды в штаб привели дюжего парня с белой повязкой полицейского на рукаве. У него была наша листовка.

— На опушке шлялся. Увидел нас, карабин вперед себя выбросил и листовку нам тычет. «Братцы, — говорит,— я полицай, пришел с повинной»,— доложил старшой.

Вели его с завязанными глазами, чтоб не узнал наше расположение. Но как только его развязали, парень сказал, ухмыльнувшись:

— Вона где вы! Туточки напрямик озеро Рачье. А позади — урочище.

— Ладно, ладно, — перебила я, — скажи лучше, как ты от армии отвертелся?

Парень молча нажал на веко и вынул стеклянный глаз.

— Ясно. Вставляй обратно, — сказала я.— А в полицаи как попал?

— Обыкновенно. Согнали всех в амбар, сутки не поили, не кормили. А потом переводчик объявил, кто не хочет быть поротым, записывайся в полицаи. Я записался.

— Как же ты службу нес? Других порол?

— Не. Меня пороть не ставили.

— А куда ж тебя ставили?

— На посты. Опять же партизан искали.

— Нашли?

— Не.

В это время в избу вошел начальник штаба Васильич.

— Это ты деревни жег? — с ходу спросил он.

— Я, — ответил парень.

— Что ж ты думал, за это мы тебе спасибо скажем?

Парень опустил голову и промямлил:

— Искупить хочу.

— Поздно надумал! — И Васильич приказал посадить его в баню.

— Неискренний, — заключил Васильич, — вид жуликоватый, глаза бегают.

— Не могут они у него бегать. Один — стеклянный, куда ему бегать. А другой — глаз как глаз. — Мне казалось, что парень, наоборот, говорит все откровенно. А мы ведь обещали прощение в листовке.

— Наверняка подослан немцами, — сказал Васильич.

— Необязательно. И у него наша листовка, — добавила я, — за подписью Бати. И держать его в бане всю жизнь мы не можем.

— Тоже верно.

Одноглазого выпустили и велели Маше приглядывать за ним, поскольку она пока была без дела.

Партизанскими листовками были наводнены ближние деревни. Листовки обращались к жителям временно захваченных врагом районов, к молодежи временно захваченн..., отдельно — к девушкам. Была еще одна листовка — специально к полицейским. В ней предлагалось переходить с оружием на сторону партизан и обещалось прощение за «деяния, совершенные в бытность полицейским». Случалось, полицейские приходили.

Являлись и подозрительные люди, наверняка агенты немцев.

Нам некогда было с ними возиться, и мы переправляли их на Большую землю, благо тогда еще был проход «ножками». А теперь проход закрыли, и что делать с этим одноглазым типом, мы не знали.

Доложили Бате, он рассердился:

— Что вы лезете ко мне со всяким дерьмом?

Саввушка-подрывник сказал:

— Шлепнуть его, гада, и дело с концом!

Маша услышала и высказалась неожиданно:

— А вот и не надо. Он очень полезный может быть. Его Васькой зовут.

— Убийственная логика, — сказал Васильич. А что с него толку, с твоего полезного Васьки?

— А то, что его двоюродная сестра живет в любовницах у Щекотова.

Мы переглянулись.

— Что ж он сразу не сказал?

— А вы его не спрашивали.

— Врет небось, — предположил Саввушка..

Васильич задумался.

— Слушай! — азартно вмешался Сашко. — Пусть он идет обратно и гробанет Щекотова.

— Как же! Карателей он на нас наведет — вот что он сделает, — настаивал Саввушка.

Вопрос о судьбе одноглазого остался открытым.

А назавтра Васька исчез.