Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Иван посмотрел на грязное лицо Фрола. Тот дружески подмигнул и попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получился оскал.

«Неужели и я такой?..» Он снова представил то, что случилось, и ему стало не по себе.

— Так я пошел, — сказал Фрол и зашагал к стволу.

Когда Фрол пришел на конюшню, Вольный уже лежал в своем стойле, тяжело вздыхая.

Ветеринар внимательно его осматривал.

Фрол остановился в двери и стал чесать себе за ухом.

— А что, коногон, не знаешь, кто на этой лошади работал? — спросил ветеринар.

— Я работал, — ответил Фрол.

— Бил?

— Что его бить, если он с утра, с начала смены вот так вздыхал и был невесел. Я довез до половины груз, вижу, что-то лошадь не того, распряг и отпустил, а груз с подоспевшим товарищем вывозил на другой лошади.

На конюшню зашел Иван.

— Да вот и тот товарищ, можете убедиться...

Ветеринар мельком взглянул на Ивана и обошел еще раз вокруг Вольного.

— Обкормили, наверно, лошадь, — сказал он. — Я приказываю на лошади не работать, пусть поправляется. — Ветеринар направился к двери.

— Что тут такое? — спросил вошедший Свистельник.

— Вольный твой что-то захлял, — ответил глухим басом Фрол.

— Постойте! — остановил ветеринара Свистельник. Он подошел к Вольному.

Конь приподнял голову и тихонечко заржал.

— Что-о с тобой, милок, что? — с любовью спрашивал Пахом Федорович, приседая на цыпочки.

Вольный шевельнулся, как бы пытаясь подняться, но тяжело застонал и положил голову на колени старику.

Свистельник полез в карман, достал кусочек сахару, протянул коню.

Вольный пошевелил мягкими губами, словно целуя старческую руку своего друга, сахар остался лежать на ладони. Конь сдержанно застонал и уронил голову.

Пахом Федорович приложил ухо к паху коня, осмотрел содранную шкуру на ногах и спросил, обращаясь к ветеринару:

— Давно работаете?..

— Давненько... — ответил тот, опуская глаза. — В данном случае помочь ничем не могу... А вы что-нибудь хотите мне сказать?

— Нет. Я с этим конем работал. Мне жаль его... очень жаль...

— Ну что ж, ну что ж, — уходя, успокаивающе сказал ветеринар.

— Кто сегодня брал Вольного? — спросил Свистельник, обращаясь к Фролу и Ивану.

— Я, я на нем работал, — заикаясь, ответил Фрол.

— Ты убил его!

— Что ты, что ты, он...

— Я больше тебя знаю, молокосос!..— Пахом Федорович сжал кулаки, и на его бледном в морщинах лице выступил румянец. — Мерзкий ты человек! Хапуга!..

— Что тут такое? А-а, Пахом Федорович! С выздоровлением вас. Когда поправились? Я слышал о вашем несчастье, мне ветврач рассказал, — заговорил вошедший начальник. — Это пустяки, такому коногону, как вы, мы всетда подберем хорошую лошадь.

— Не надо мне подбирать... Я уже свое отработал, — с дрожью в голосе сказал старик, — пора на покой, пора!.. Срок пенсии давно вышел...

— Ну, что ты, Пахом Федорович!..

— На девяти шахтах был, ах, какие люди всегда работали рядом... Каждый друг и брат, у каждого не душа, а песня... Иной раз и не пошел бы на работу, да тянет к ним, тянет к людям!..

Пахом Федорович постоял еще немного и, сгорбившись, медленно удалился.

— Что здесь произошло? — поинтересовался начальник.

Иван обкусывал ногти на дрожащих руках и смотрел себе под ноги.

— Вольный, кажется, подох, — ответил Фрол равнодушно, почесывая за ухом...

Потап Ломтев около пяти лет не был дома. Все эти годы он прожил в небольшом районном городке на иждивении родной тетки.

Одинокая, богомольная тетка заявилась к ним в деревню на рождественские праздники, когда Потапу исполнилось тринадцать лет. С богатыми городскими подарками в пестрой с «молнией» сумке, она с первых минут завладела вниманием всей семьи.

У Потапа как раз в это время были школьные каникулы, и он целыми днями пропадал в лесу со своим соседом и другом рыжим Петькой Коноплевым. Петька, как и Потап, любил птиц, но из-за своей неуклюжести не мог поймать даже воробья, зато Потап слыл мастером птицеловом.

С виду ребята очень отличались друг от друга. Крепкий, рослый Коноплев и щуплый Ломтев, но, несмотря на это, жили они душа в душу.

В тот день предстоящей разлуки ребята вернулись из лесу с богатыми трофеями. Как раз Петьке и Потапу очень везло, и радостное состояние в одинаковой мере располагало их к доброте. В утепленном омшанике, среди многочисленных клеток Потап поздравил своего друга с днем рождения и передал садок с птицами:

— Это тебе, Петька, насовсем. Мне не жалко.

Петька не ожидал такой щедрости, он рассчитывал на половину улова и с минуту растерянно водил глазами по омшанику. На одной из захламленных полок Петька увидел книжки. Когда-то эти книжки принадлежали старшему брату — студенту. Петька знал, что Потап любил все толстые книжки, но в школьной библиотеке их не давали.

— Мал еще! — всегда отвечала библиотекарь, хотя его одноклассникам давали их без звука.

Коноплев достал с полки книжки и с радостью вручил Потапу:

— Бери, насовсем! Это книжки студенческие, самые научные.

Ломтев зажал под мышкой подарок и поспешил уйти домой: «А вдруг Петька раздумает?..»

— Читай, ученая голова! — крикнул ему вслед Коноплев.

Дома Потап тщательно обтер книги, уселся перед окном и прочел на корешках: «Учебник политэкономии» — в синем переплете, «Краткий философский словарь» — в коричневом. Да, таких книг он еще не видывал. Он попытался читать их, стараясь понять, что это за книги. В этот-то момент к нему и приблизились со скорбными лицами мать и трое его младших братьев.

Богомольная тетка собирала свои вещи и бормотала что-то успокаивающее. Заговорила мать:

— Сынок, ты тетю-то слушайся... не чужая она нам, по отцу родня большая. Слушайся, а она зазря небось не обидит...

Потап сначала ничего не понимал, только поддакивал и тетке и матери. Но вот тетка взяла подаренные ему Петькой книги, старательно уложила их в рюкзак, а потом так же старательно стали укладывать все его вещи.

— Птиц-то мы с собой брать не будем, ходить здесь за ними будет некому. Ты, Потапка, выпусти их.

Только тут Потап сообразил, что тетка договорилась с матерью и та отдает его в город. На душе у Потапа потемнело, как бы там ни было, но для матери в доме он всегда был помощником. То хворосту из лесу натаскает, то навоз из-под коровы уберет, то плетень подновит, да мало ли дел найдется старшему сыну, когда в семье нет отца.

Потап почувствовал, как в груди у него нарастает протест, обида на мать. Он уже собрался взбунтоваться, но увидев, как ловко упрятала тетка в бездонный рюкзак все, что принадлежало ему, пересилил себя, несколько раз теранул ладонью подмокший нос и стал собираться в дорогу.

Уложив вещи, по старинному обычаю, чтобы путь был удачным — все сели.