Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Ведрин всегда остается Ведриным. Проведал бы меня на рабочем месте, приходи, пока луга цветут.

— Надо вырваться, — Виктор устало потер виски, повторил: — Вырваться, пока цветут луга.

Несколько раз в пойму приходили односельчане, осматривали травы, тот луг, на который я не пускал стадо. Осмотрев, шли дальше, на большой колхозный луг.

По законам, издавна существующим здесь, косить начинали колхозный луг, а после приступали к своим делянкам.

Чикиринда говорила, что и мне положена делянка.

— Пастуху завсегда выделяют сено. Савелия нетути, значит, тебе надел.

— Зачем он мне?

— Савелий продавал.

— Я же сказал, что не нужен,

— Не нужен, скот стопчет...

После того как Чикиринда рассказала матери Надежды, что видела нас вместе, Надежда ко мне больше не приходила. Виделись мы мельком или через забор, когда она была во дворе; или на улице в то время, когда я возвращался со стадом.

Бабка Чикиринда делала вид, что о нас она никому не обмолвилась ни словом, старалась при каждой встрече со мной о чем-нибудь заговорить, хвалила мое усердие.

Колхозный луг косили почти два дня, и в эти дни тарахтели трактора, стрекотали самоходные сенокосилки. Два дня утром накрапывал дождик, вызывая беспокойство у сельчан. Но, несмотря на внушительные тучи, при восходе солнца дождик прекращался, и ясная погода устанавливалась до вечера.

На третье утро дождика не было совсем, и трактора тоже не появлялись в лугах. Меня угнетала необычная тишина, с непривычной желтизной и бесконечными рядами скошенной травы луг. Птицы растерянно пересвистывались, даже назойливый скрип коростеля раздавался редко.

Взошло солнце, и на лугу появились женщины. До самого вечера над лугами не умолкали их голоса. То веселые, то протяжно-грустные песни, которые они пели, создавали настроение, наводили на разные думы. Я старался угадать, пришла ли на луг Надежда? А женщины ходили по лугу, будто водили хороводы, растянувшись длинной цепочкой вдоль скошенных рядов. В белых косынках, в белых кофтах, они были похожи на вереницы лебедей. Я решил подойти к ним поближе, надеясь на встречу с Надеждой.

— Пастушок, а пастушок!

Меня окликала одна из девушек, ворошивших сено. Все остальные остановились, повернули лица в мою сторону. Девушка, окликавшая меня, передвинула косынку почти на затылок, обнажая загорелое веснушчатое лицо, сверкнула белозубой улыбкой и добавила:

— Тебе привет от бабки Чикиринды!

Грянул смех. На смех оглянулись женщины из другого ряда, идущие немного впереди.

— Зачем же от Чикиринды? Ему привет от Надюхи! — Опять захохотали, и тут же голос позвал: — Надюх, а Надюх, твой пастушок приблизился. Оглянись, Надюх!

— Так уж и мой... — услышал я знакомый голос Надежды, она ворошила сено во втором ряду. Надежда украдкой зыркнула в мою сторону. Косынка у нее шалашиком, надвинута на самые глаза, лица и глаз не видать, торчит небольшой русский нос, круглый подбородок.

Насмешки сыпались беспрерывно. Надежда быстро заработала граблями, чтобы отделиться от группы, я видел, Как ритмично вздрагивали ее светлые, с овсяным отливом волосы, покачивался легкий стан.

— Пастушок, а пастушок?..

Оглушительно стрельнув кнутом, я кинулся подворачивать коров, приближавшихся к скошенному лугу.

— Пастушок, а пастушок! — преследовали меня девичьи голоса и задорный смех.

Отогнав подальше стадо, я выбрал погуще ольховый Куст, достал книжку, устроившись в холодке, принялся за чтение. Со стороны колхозного луга продолжали доноситься веселые выкрики и смех, все это мешало мне сосредоточиться, я отложил книгу, позвал к себе собаку. Заливай нехотя приблизился и, видя, что я лежу в тени, улегся рядом.

В полдень девчата затеяли купание. Видно было, как они, размахивая косынками, неслись к реке. Вскоре раздались всплески воды, и над речкой поднялся такой визг, гам, что, наверное, слышен был в Знаменке:

— Галька, конопатая кобыла, да утопишь ее! — доносились ко мне выкрики. — Бугая бы тебе!..

— Давай бугая!..

— А его и в стаде нетути!

— Нинух, залезай! Вода па-арная-я!.. Залезай голяком, мы его так нашарахали, что небось за три версты убег!

Степенные молодухи и женщины постарше, которые вначале сгребли сено в копну и уселись под ней отдыхать, не выдержали, потянулись к речке.

Жара усиливалась, слабый ветерок, который хоть немножко освежал, утих, коровы шли к воде. Через полчаса начнется обеденная дойка, я оставил книгу под кустом и направился в большой плес, чтобы искупаться.

После ведреных дней на скошенном лугу наметали стога. Закончив уборку колхозного сена, приступили нарезать делянки сельчанам. Разделом руководила неутомимая Чикиринда. Одетая во все черное, похожая на галку, она саженем отмеряла, а два мужика вбивали тонкие колышки с красными бумажными флажками. Мне тоже выделили участок, я сказал об этом Виктору.

— Ну, правильно сделали, — ответил он. — Раньше частный скот пасли пришлые пастухи, наши все зарабатывали в колхозе пенсию, им всегда выделяли сена.

— А Савелий Фомич как же без пенсии?

— Он пасет четвертый сезон, у него стажа на две пенсии хватит. Отдай участок Надежде.

Я посмотрел на Виктора, думая, что он шутит, но Ведрин говорил серьезно.

Я вышел во двор, у соседей ярко светились окна, квадраты света дотягивались до плетня и лежали на зеленой траве. Там за кисейными шторами кто-то ходил, и по двору металась тень.

Перепрыгнув через плетень, почувствовал под ногами хруст стеблей, запахло помятой ботвой помидоров. Осторожно перемещаясь в сторону, наткнулся на твердую тропинку, и по ней на ощупь вышел к высокому крыльцу.

Робость стала одолевать меня. Чтобы не раздумать, решительно толкнул дверь. Звякнула щеколда, и я очутился в прохладных сенцах. Следующая дверь — в избу приоткрыта, полоса света падала на широкие полки, под которыми стояла кадушка.

— Кто там? — спросила мать Надежды. — Заходите.

— Здравствуйте! — появился я на пороге.

Рядом с матерью стояла Надежда с ведерком в руках. Она на миг растерялась, покраснела, опустила голову.

— Здравствуйте! — мягко ответила мать. — Проходите. — Не видя растерянности дочери, она взяла у нее из рук ведерко и вышла.

— Проходи, — повторила Надежда, жестом руки приглашая в горницу и светлея лицом.

— Что это с тобой, такой подвиг совершил? — она улыбалась.

— Какой подвиг? — не понял я.

— Ну, вот пришел... мать и то опешила.

— Я на мать не смотрел, зайти решил... вот и зашел.

— Зря не смотрел на мать, она на тебя обижается. Говорит, если бы ты нужна ему была, он хотя бы со мной здоровался, а то как увидит, так глаза в землю. И мне за это взбучку устроила. У нас заведено: если появится даже незнакомый человек в селе, все ему при встрече «здравствуйте» говорят...