Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Вихтор Мокеевич, вы куда? Обед готов, — забеспокоилась Чикиринда.

— Мы окунуться, — ответил Виктор.

— Надюх, покличь там всех. Вот рельс не привезли, и позвонить не во что... — сокрушалась Чикиринда.

— Я пойду выполнять просьбу бабушки, — сказала Надежда. — Не прыгайте с обрыва! — Она заспешила к речке.

— Хороший она человек, — похвалил Надежду Ведрин.

Я промолчал, потому что определение «хороший человек» было пустым звуком, для меня она была радостью, жизнью.

Из-под ног выпорхнули и закружили вокруг нас чибисы, тревожно и жалобно покрикивая. Виктор свернул немного от болотца, обошел заросли пахнущей мяты.

— Куда это ты? — поинтересовался я, видя, что идем в другую сторону от купающихся.

— Понимаешь, забыл плавки. Поплаваем в одиночестве.

«Лучше даже, что мы будем одни, — подумал я, — там из-за этого гама и шума помечтать некогда». А мечталось мне в это время легко. Я лежал на теплом песке, смотрел в бездонное летнее небо и представлял, как сегодня ночью мы с Надеждой останемся у костра вдвоем и я буду рассказывать ей о шумном большом городе, об институте. Окружать нас будет ночь, густой запах подсыхающего сена, резкий скрип коростелей.

— Во-он, видишь, летит спутник, или это метеорит?..

— Какой метеорит? — спросил меня Ведрин. — Ты что это?

Я понял, что заговорил вслух, и, не отрывая глаз от светло-синего неба, добавил:

— А ты днем разве не видишь метеоритов?

— Жарко тебе, Максим. Окунись, астроном, да пора обедать. Посмотри, твоя собака и та уже у кухни.

Справившись со своей делянкой, мы помогли Чикиринде и Фекле Артемьевне. Сено разделили на три части, две отдали, а один воз свезли к себе на сеновал.

Фекла Артемьевна стала относиться ко мне по-родственному. Однажды, встретившись на улице, остановила меня, достала из кармана кофточки конверт.

— Письмо сын прислал, привет тебе... я писала ему о тебе. Ты не обидишься? — вопросительно уставилась на меня светлыми, большими, как у Надежды, глазами.

— За что же обижаться. Спасибо, привет пишите от меня.

Если я подходил к избе и Фекла Артемьевна находилась во дворе, то всегда приветливо улыбалась мне:

— Заходи, Максим, заходи! Надюша, я сама все сделаю. Максим ждет.

Надежда стала ходить ко мне в поле, не таясь, и у нас только и было разговору об экзаменах в институте.

— Максим, если я поступлю в институт, ты на зимние каникулы приедешь в Знаменку?

Меня заедал суеверный страх:

— Зачем загадывать, поступай, у нас еще много времени, об этом успеем поговорить...

А поговорить как следует не успели. В конце июля Надежда уехала сдавать вступительные экзамены. В Знаменке стало пусто после ее отъезда, одиноко. Я с нетерпением ждал возвращения Савелия Фомича. За два месяца мне выплатили зарплату, вышло по триста рублей в месяц, Этих денег хватит мне, чтобы несколько месяцев я чувствовал себя обеспеченным студентом.

Иногда у меня появлялась мысль, что Надежда плохо сдаст экзамен и досрочно приедет. Часто я сидел на крыльце и ждал, что вот-вот в соседском дворе услышу знакомый голос:

— Максим, зайди к нам, Надежда вернулась.

В первых числах августа куда-то запропастился мой помощник Заливай. Он сбежал после обеда. Вечером я несколько раз ходил к избе Партизана, утром тоже заходил, но собака как сквозь землю провалилась.

Последние дни стояла сухая, жаркая погода.. В колхозе радовались ведру, спешили с уборкой, дни и ночи гудели в полях трактора, комбайны, сновали по дорогам грузовики, груженные зерном. На разбитых грунтовых дорогах слой пыли лежал на четверть.

Когда со мной был кобель, я отставал от стада или шел с подветренной стороны, чтобы не глотать взбитую скотом пыль. Заливай успевал подогнать и подвернуть коров, если они пытались заскочить на свекольное поле.

Сегодня коровы учуяли, что собаки нет, и то и дело сворачивали на свеклу. Мой кнут безжалостно опускался на коровьи спины, я старался галопом прогнать стадо мимо свекольных полей.

Пыль над дорогой стояла серой стеной, и только по топоту копыт можно было определить, что за этой стеной движется скот.

Была у меня надежда и на то, что после уборки лугов придут колхозные пастухи и с ними будет не так одиноко, веселее. Из-за сухой погоды колхозные пастухи со своими стадами оставались на поливных культурных пастбищах, а я тосковал в пустом поле.

Коров я подогнал к лесу, здесь вроде трава позеленее и не так они разбредаются.

С южной стороны подул ветер, он гнал сначала маленькие тучки, потом они разрослись и на глазах обложили горизонт, закрыли солнце. Быстрые ласточки летали у самой земли, но их становилось меньше и меньше, они спешили к селу. Значит, будет дождь, — решил я, жалея, что не захватил плащ.

Тем временем ветер усилился, зашумел лес, полоса пыли взметнулась над дорогой. Я выбрал куст погуще, спрятался.

Первые крупные капли зашлепали по листьям, ветви пружинили, и капли скатывались, исчезали в мягкой траве. Неожиданно куст зашуршал, и передо мной словно из-под земли возник Заливай. Он возбужденно ткнулся мне в колени, игриво припал на передние лапы. Я удивился поведению собаки, но, увидя высокую фигуру Савелия Фомича в военном плаще защитного цвета, который, как бурка, был накинут на плечи старика, понял все. Савелий Фомич, еще не приблизившись ко мне, кивал приветливо и улыбался.

— Ишь забился, как зайчишка. Если бы не Заливай, не отыскал бы. Ну да, ага, как ты тут? Не надоело целыми днями одному-то? Поди, скучно...

— Терпимо, — ответил я.

— Ну да, ага, а я приехал сегодня автобусом к девяти часам, высаживаемся со старухой на асфальте, и вдруг — шасть на грудь лапами да языком в губы, кобель мой. Чуть с ног не сшиб. — Савелий Фомич продолжал стоять передо мной, красуясь военным безрукавным плащом, лакированными резиновыми сапогами, и радостно тер куцепалую руку. Я старался угадать, чему радуется старик — то ли тому, что побывал в гостях у сына, то ли своему возвращению в родные места. — Я, брат, такое повидал, такого насмотрелся, что до последнего дня своего не забуду. Я тебе, Максим, обо всем расскажу, обо всем поведаю. Ну, а сейчас давай ко мне под плащ. Это такая штука, что целое отделение может укрыться. Заливай, подверни! — скомандовал он, видя, что коровы разбрелись и некоторые навострились в сторону села.

Кобель молнией кинулся исполнять приказание.

Под плащом Савелия Фомича было уютно и просторно. От старика несло табаком, одеколоном «Шипр», гладко выбритые щеки лоснились, офицерская гимнастерка подшита накрахмаленным белым воротничком. Я смотрел на Партизана, удивлялся, такой он стал чистый и по-военному подтянутый.

— Далеко, знач, мой Федор забрался, — рассказывал он. — Ехали мы с бабкой поездом, дальше самолетом, на катере и к Федору на оленях подкатили. Сколь ехали, столь день и день. Умаялась мать-то, придремнула, а тут Федор сам на машине вроде танка. Ага, ну да, что твой кум королю, сват министру. Здорово живет Федор, все у него в чистоте, повсюду порядок. Солдаты, офицеры под козырек ему, и он к ним с уважением. За столом старуха шепчет мне: «Савелий, неловко Федьку-то Федькой кликать, давай Федором Савельичем величать».