Людмила Уварова - Соседи

Лена не на шутку обиделась на свекровь.

— Знать ее не хочу, — сказала, — ей какие-то саженцы дороже собственного внука...

— Не обращай внимания, — сказал Семен, — мама, она чудачка, конечно, но уверяю тебя, это все на словах, а не на деле...

— Поживем — увидим, — сомневаясь, ответила Лена, и, как показало будущее, она оказалась права.

Семену удалось поменять Ленину комнату на большую. И когда родилась Леля, они уже месяца три, как жили в новой, просторной комнате на Малой Бронной.

Оба они долго выбирали подходящее имя для дочки: то хотели назвать изысканно, что-нибудь вроде Изадора или Альбина, то просто, незамысловато, вроде Дарьи или Марфы.

Лена и Семен спорили друг с другом, а время между тем шло. Девочке было уже около месяца, но имени она все еще не получила, родители называли ее солнышком, лапочкой, радостью и сокровищем, а имени, обычного, человеческого имени у дочки все не было.

И однажды после долгих споров решили: пусть будет Елена, как мать, а сокращенно звать Леля, чтобы не путать с Леной. Так и сделали, а после признавались друг другу:

— Словно гора с плеч...

Лена говорила:

— Обычно все люди тычутся в закрытые двери, а рядом открытая калитка, толкни и войди...

— Конечно, — соглашался Семен, — проще всего было бы с самого начала взять на вооружение твое имя, и дело с концом, всякого рода споры ни к чему...

Лена пока что не работала, ребенок забирал буквально все время. Хорошо еще, что соседка, к слову единственная соседка в квартире, попалась хорошая, бывшая медсестра Вера Тимофеевна, крупная, громкоголосая старуха, некогда работавшая в Боткинской больнице.

Она была многословна, беспокойна, впрочем, очень добра, постоянно о ком-то заботилась, кому-то спешила помочь.

С первого же дня она начала заботиться о Лене, когда ходила в магазин или на рынок, то покупала и себе и Лене, помогала ей купать Лелю, а случалось, и нередко, спрашивала:

— Как у вас с деньгами? Есть?

И, несмотря на уверения Лены, что все в порядке, что они сумеют дожить вполне безбедно до следующего гонорара или получки Семена, молча вынимала десятку, а иной раз и две, говорила:

— Отдадите, когда сумеете...

Лена непритворно поражалась: почему у Веры Тимофеевны, живущей на скромную пенсию, всегда есть деньги, а у них...

— Просто-напросто она хорошая хозяйка, — решила Лена, — а я никудышная...

— И никудышные хозяйки на что-нибудь могут сгодиться, — шутил Семен.

Хотя Вера Тимофеевна говорила, что равнодушна к собакам, она безропотно соглашалась гулять с Плюшкой, если Семена не было дома, а Лене именно в тот самый момент, когда Плюшке приспичит выйти на улицу, надо было кормить дочку.

Но Вера Тимофеевна, как оказалось, была рассеянна. Как-то пошла с Плюшкой на улицу, привязала ее к дереву, сама отправилась в магазин. Вернулась — нет Плюшки. Поискала, позвала ее, нигде нет. С тем и вернулась домой, сказала Лене:

— Бейте меня, Леночка, я потеряла собаку...

Лена не дослушала ее, как была в ситцевом халатике, в тапках на босу ногу, бросилась бежать, хорошо, что была теплая осень и она не простудилась. Возле дома Лене повстречался Семен, Лена бросила ему на ходу:

— Бежим искать Плюшку!

Семен бежал вровень с Леной, спрашивая по дороге:

— А Леля с кем?

— Не знаю, — ответила Лена, не сбавляя темпа, — бежим...

Им повезло, неожиданно они наткнулись на Плюшку. Собака стояла в переулке возле Патриарших прудов, растерянно поглядывая на проходивших мимо людей. Увидев Лену и Семена, вдруг взвизгнула, бросилась к ним, заливаясь радостным лаем.

— Смотри, — сказала Лена, глаза ее мягко и влажно блестели, — смотри, она улыбается, ты не находишь?

— Я нахожу, что следует думать о дочке, — сказал Семен, — пошли скорее...

Вера Тимофеевна встретила их с виноватым видом.

— Уж вы простите меня, — начала быстро и возбужденно, — видно, какой-то хулиган взял и отвязал и пустил ее на все четыре стороны...

— Все в порядке, — заверила ее Лена, но Семену сказала: — Что бы ни случилось, как бы ни нужно было гулять с Плюшкой, больше я ее Вере Тимофеевне не доверю, никогда в жизни!

Изредка к ним приходила мама Семена, казалось, вместе с нею в комнату врывается бурный, неспокойный порыв ветра.

Несмотря на солидные годы, она была по-прежнему неугомонна, отличаясь поистине неистощимой энергией. И минуты не могла посидеть на месте, бегала от окна к двери, размахивала руками и говорила, говорила...

Ее деятельность в домоуправлении не угасла со временем, а, напротив, расцвела еще сильнее: теперь она была председателем товарищеского суда, жильцы навалом тащили к ней всякого рода заявления: кто жаловался на шум бойлерной во дворе, кто требовал запретить кормить двух кошек, обитавших в котельной, кто подавал заявление на соседа, регулярно включавшего приемник после одиннадцати...

Свекровь подробно, не пропуская мельчайших деталей, рассказывала сыну и невестке о всевозможных конфликтах, возникавших чуть ли не ежечасно, и о том, как ее такт, врожденное уменье сглаживать острые углы, ее дипломатичность помогали ей находить благие решения для обеих конфликтующих сторон, при этом она поглощала немыслимое количество чаю, потом, улыбаясь, махала перед носом внучки широкой ладонью:

— Пока, малышка...

И вновь исчезала на неопределенный срок.

Лена свекровь не любила и не пыталась скрывать свою нелюбовь. Подумать только, старая женщина, нет никого на свете, кроме сына и внучки, и хоть бы когда-нибудь чем-либо помогла! Хоть бы спросила просто ради интереса: «В чем вы нуждаетесь? Вам ничего не нужно?»

Семен уговаривал жену:

— Брось расстраиваться, и без нее обойдемся...

Он работал теперь в штате большой московской газеты, по-прежнему был репортером, по-прежнему мечтал стать в будущем знаменитым писателем.

Правда, у него решительно не хватало времени писать прозу, однако он не терял надежды, полагая, что подрастет дочка, станет ходить в детский сад, и тогда-то он засядет, выдаст на-гора повесть, а то и роман, страниц этак на четыреста с гаком...

Стихи он уже перестал писать. Одна лишь проза тянула его. Он мечтал о том, как напишет свой роман и опубликует его сперва в литературно-художественном журнале, потом в издательстве, мысленно ему виделся толстенький томик, на котором крупным, отчетливым шрифтом напечатаны его имя и фамилия полностью: «Семен Лигутин». Это была его тщательно скрываемая ото всех мечта, принадлежавшая лишь ему одному. Ну и Лене, конечно.

Был, правда, еще один человек, которому Семен однажды доверил свою тайну. Это Маша Коршилова, сотрудница отдела писем.

Угловатая, смуглолицая, коротко, по-мальчишески, стриженная, она ходила широким мужским шагом, носила блузки типа мужских рубах с галстуком; Маша была старше его года на два, откровенно некрасивая, она не пыталась ни молодиться, ни сделать себя хотя бы немного красивее.