Людмила Уварова - Соседи

— Ты давно болен? — спросила Леля.

— Третью неделю. В следующий вторник собираются выписывать.

— А что у тебя было? — спросила Леля.

— Да сам толком не знаю.

— А теперь все прошло уже?

Он пожал плечами:

— Как сказать... Жуткая аллергия от лекарств. — Он поднял рукав, показал ей руку, вся кожа была покрыта мелкими розовыми прыщиками. — Можешь себе представить? Чешусь все время, и никак не проходит.

Он улыбнулся, а глаза смотрели жалобно. Не привык болеть...

Леле вдруг захотелось погладить бедную руку, надо же так, вот что значит переусердствовали врачи! Ей было до того жаль Гришу, что она на миг отвела глаза в сторону, боялась расплакаться. А он спросил:

— Как это ты умудрилась отыскать меня?

Она поняла, он и хочет, и боится ее ответа.

— А не все ли равно?— ответила Леля.

— Все-таки, — не отставал он. — Как это тебе удалось?

— Очень просто, — сказала Леля. — Захотела и отыскала. И хватит с тебя!

Обеими руками он взял ее голову, приблизил свое лицо к ней, и она скорее догадалась, чем услышала:

— Радость моя...

Вечером следующего дня, Валерик еще не приходил из школы, к Надежде явилась ее мать. Свежая, розовощекая, в новой шубке — габардиновой, светло-синего цвета, отделанной песцом, на голове маленькая меховая шапочка из каракульчи, она казалась молодой и хорошенькой.

— Что скажешь? — спросила мать, поворачиваясь перед Надеждой, словно балерина, на носочках, двумя пальцами чуть приподняв полы своей шубки. — Хороша?

— Очаровательна! — искренне вырвалось у Надежды. Она и в самом деле не могла не любоваться тщательно ухоженным лицом матери, ее превосходно покрашенными и уложенными волосами, видневшимися из-под шапочки, улыбкой, открывавшей ослепительно белые, совсем как настоящие, подковкой, зубы.

— Только что из ателье, — сказала мать, садясь за стол и осторожно сняв свою шапочку. — Наконец-то получила пресловутую шубку! Ну как, я тебе нравлюсь?

— Очень! — ответила Надежда.

Мать вздохнула.

— Если бы ты знала, каких трудов стоит все это, — она легонько пробежала пальцами по своему лицу, по шее, по изящно уложенным волосам. Интересно, что-то скажет мой Лев Витальевич? Понравится ли ему моя шубка?

— Бесспорно, понравится, — сказала Надежда. — Садись, отдохни, я тебе чай организую.

Примерно через семь-восемь минут перед матерью уже стояла чашка горячего, обжигающего чая, вазочка с сухим печеньем, нарезанный тонкими ломтиками сыр.

Надежда села напротив матери, с удовольствием глядя на свою хорошенькую мать, мелкими глотками отхлебывавшую крепкий, хорошо заваренный чай.

Мать спросила:

— Ты одна дома?

— Сейчас одна, — ответила Надежда. — Но скоро придет Валерик.

Мать задумчиво постучала ложечкой по блюдцу.

— Надеюсь, ты простишь меня, только я, Надюша, в самом деле ничего не понимаю.

— А что следует тебе понимать? — спросила Надежда.

— Твои отношения с этим мальчиком. Он тебе совершенно чужой.

— Нет, совсем нечужой, — перебила ее Надежда. — Он — внук моего отца, разве этого мало?

Мать отставила чашку с недопитым чаем.

— Много или мало, не в этом суть. Ты пойми, меня удивляет, что ты, в общем-то еще молодая женщина, вдруг решила посвятить себя постороннему мальчику...

— Да не посторонний же он мне! — с досадой воскликнула Надежда.

— Хорошо, допустим, пусть так, но главное-то остается главным, ты еще совсем нестарая, еще можешь построить свое счастье, еще можешь обзавестись семьей, и вместо этого все свои силы, время, наконец, наверное, и средства отдаешь не жениху, не возлюбленному, не мужу, а мальчику, который вырастет и забудет тебя.

Надежда улыбнулась.

— Почему ты улыбаешься? Разве я что-то не так сказала?

— Нет, почему же? — вежливо ответила Надежда. — Все вроде так.

— В таком случае, что означает твоя улыбка?

— Лишь одно: ты говоришь, что он вырастет и забудет меня, тогда отчего же я выросла и не забыла тебя.

Сощурив глаза, Надежда посмотрела на мать, но та ни капельки не растерялась.

— Ты дочь, родной человек, какие тут могут быть сравнения!

— Иногда дочь, родной человек, бывает хуже чужого, — сказала Надежда. — Разве мало примеров, когда родные люди, родители с детьми, братья с сестрами, я уж не говорю о мужьях и женах, расходятся напрочь. Больше того, становятся врагами на всю жизнь...

Мать склонила голову, поправила двумя пальчиками завитую челку, доходившую почти до трагически сдвинутых вместе бровей.

— Ах, девочка, у тебя на все ответ готов!

Голубые, с подчерненными ресницами глаза матери лениво обежали комнату, остановившись на кофточке, лежавшей на тахте.

— Что это? Какой милый батник!

— Это не батник, — сказала Надежда.

Мать встала со стула, подошла к тахте.

— Действительно, милашка! И на ощупь такой приятный. Это хабэ, конечно? Надежда кивнула.

— Ну, разумеется, — сказала мать, — хабэ — самый последний писк моды. Достань мне такую же кофточку, если можно.

— Постараюсь, — сказала Надежда. — Только это не кофточка, это рубашка для Валерика.

Мать холодно протянула:

— Вот оно что...

— Я думаю, что эта расцветка тебе не подошла бы, — сказала Надежда. — Во-первых, тебе идут теплые, радостные тона, а это блеклый цвет, зеленоватый с коричневым. Право же, мало кому пойдет, а уж тебе и подавно.

— Разве? — с сомнением спросила мать и снова пощупала рубашку. — Неужели?

— Безусловно, — уверенно ответила Надежда. — Поверь, если бы твоя прелестная шубка была, скажем, не светло-синяя, а, например, коричневая, я не сомневаюсь, эффект был бы намного меньше: А так тебе просто чудо как идет — и цвет, и песец, и фасон воротника.

— А рукав? — с гордостью спросила мать. — Смотри, какой рукав. Это последняя мода, наверху обтянуто, а от локтя все более расширяется книзу.

— Чудесно! — воскликнула Надежда. — Ты в этой шубке, даю слово, выглядишь на все двадцать лет моложе!

Надежда сама чувствовала, как сладко звучит ее голос — сплошной сироп, но она знала: этот сироп и был необходим матери.

Мать оттаяла, заулыбалась, принялась щебетать о новом доме отдыха, куда они со Львом Витальевичем собирались поехать на масленицу, какие там превосходные комнаты, какой великолепный сервис и отличное питание для тех, кто не желает полнеть.

Вскоре она ушла, окончательно умиротворенная, бегло чмокнула Надежду в щеку, потом надела свою новую шубку, осторожно, чтобы не помять прически, надвинула на лоб меховую шапочку. Внимательно и серьезно оглядела себя в зеркале.

— А я в самом деле еще ничего, верно?

— О чем речь! — искренне ответила Надежда. Она была довольна, что разговор их, в общем-то, мирно закончился и мать ушла, не обидевшись на нее.