Юрий Колесников - Земля обетованная...

— Согласен, — твердо ответил Хаим. — Я готов! Довольно быть тряпкой… Надоело!

Эзра не понимал русского языка, но по тону разговора, по выражению лица Хаима все же уловил, что случилось что-то очень серьезное. Сосредоточенное молчание Хаима лишь укрепило в нем эту догадку.

На обратном пути в киббуц Эзра все же спросил Хаима, что было написано в той бумаге, которую он так долго читал, а потом о чем-то долго разговаривал с шофером. Но и на этот раз Хаим затруднился с ответом не потому, конечно, что не доверял Эзре. Объяснить было не просто. Ведь Эзра не имел представления ни о Советской России, ни о Советской власти, ни о коммунистах. Но объяснить все-таки было надо, и Хаим терпеливо принялся разъяснять. И был счастлив, когда услышал из уст этого забитого, темного, несчастного человека, преданного и благородного друга:

— Эзре не верится, что такое может быть, на свете… Но раз хавэр Хаим говорит, что это так, значит, так. Значит, они хорошие люди… Плохо, что они далеко отсюда.

По возвращении в киббуц Хаим и Эзра разгрузили привезенные комбикорма, поужинали и отправились на отдых. Хаим, как во все дни после смерти Ойи, долго не мог уснуть, но на этот раз не из-за горьких мыслей о постигшей его беде. Он чувствовал себя так, словно долгое время, согнувшись, нес непомерную тяжесть и наконец сбросил ее, выпрямился во весь рост и с облегчением вздохнул полной грудью. Да, теперь он мог говорить и делать, то, что думал. Исчезло угнетающее душу раздвоение. Исчезло ощущение безысходности, терзавшее его и во время прохождения «акшары» и особенно в последние дни работы в Экспортно-импортном бюро у Симона Соломонзона.

Другим человеком теперь почувствовал себя Хаим: словно обрел силу, и страх ему вроде бы стал нипочем. В самом деле, эта шайка сионистов отняла у него жену, сына — все его счастье, исковеркала ему жизнь, а он будет их бояться? Он почувствовал себя увереннее, когда, не колеблясь, ответил Моисею согласием участвовать в трудной, опасной, но благородной борьбе и работе, которую самоотверженно ведут подпольщики-коммунисты. «Ну вот, Илюшка, — мысленно обращался он к своему далекому другу Томову, — видишь, я опять хочу идти с тобой плечом к плечу! Правда, еще не знаю, как это у меня здесь получится, однако можешь не сомневаться, что теперь никакая сила уже не свернет меня с этого пути! Испробовал я все прелести здешнего рая».

Почему-то Хаим был уверен, что Илья Томов остался в родном городе. И Хаим попытался представить себе, что тот делает сейчас. Ведь там все должно круто измениться: вместо горластых легионеров из «лиги защиты христиан», разгуливавших по городу со свастикой на рукавах, на улицы сейчас, очевидно, вышли честные труженики с красными флагами и революционными песнями; наверняка исчезли полицейские с королевскими кокардами, аксельбантами и нагайками в руках; нет больше и мозоливших глаза табличек с надписью «Говорите только по-румынски или по-немецки!». Хаим пытался представить себе, Как отнеслись ко всем этим переменам его отец и сестренка, как они живут, что делают. «Конечно, — размышлял он, — Моисей прав, не сразу там потекут реки молочные, жить еще, наверное, им нелегко, но все равно тащить их сюда теперь незачем. Это ясно, как божий день. Ничего, кроме унижений и всяких издевательств, здесь их не ждет, а там они будут людьми среди людей… Это ж все-таки Советская власть!»

Впервые за много-много дней Хаим уснул спокойно, не ворочаясь с боку на бок от тревожных мыслей и горестных переживаний. А на следующий день произошло событие, казалось бы, незначительное, неизбежные последствия которого Хаим своевременно не учел. На обратном пути из соседнего хозяйства в киббуц заехал на несколько минут Нуци Ионас: Хаима срочно вызвали к управляющему.

— Вот и наш холуц Хаим Волдитер! — воскликнул Арье Херсон. — Прошу любить и жаловать. А я, с вашего разрешения, хавэр Ионас, пойду распоряжусь по неотложным делам…

С этими словами Арье Херсон удалился, оставив Ионаса наедине с Волдитером.

— Хазак, Хаймолэ!

— Шолом.

Ионас удивился, что Хаим не ответил ему традиционным «хазак ве-емац», но вида не подал, будто не обратил на это внимание.

— В моем распоряжении всего десять минут. Вернее, осталось уже только пять. Так как? Ты подумал о моем предложении?

— Подумал.

— И что же? Конечно, согласен вернуться на прежнюю работу?

— Нет. Не согласен, конечно!

— Та-а-ак! — зло процедил сквозь зубы Ионас. — В таком случае, холуц Волдитер, позвольте спросить, что именно вашей милости так не нравится в Экспортно-импортном бюро? Что конкретно мешает вам вернуться на высокооплачиваемую, перспективную и, подчеркиваю, почетную для каждого правоверного еврея работу?

Хаим не решался назвать причину. Он лишь пожал, как обычно, плечами и промолчал.

— Я спрашиваю, Хаим?! — переспросил Нуци. — Отвечай, пожалуйста! Мы взрослые люди и не играем в прятки!

Хаим откашлялся, глянул Ионасу в глаза и выпалил:

— Ровным счетом все мне у вас не нравится!

— А все-таки нельзя ли точнее?

— Я не желаю участвовать ни в контрабандных делах, ни в кровавых расправах… Не для этого я прошел каторжную «акшару», не для этого я сюда добирался и чуть было богу душу не отдал. Хватит с меня! И, если хочешь знать, не во мне даже дело… Не могу я улыбаться людям, которые, в сущности, погубили мою жену и моего мальчика! И вообще можно говорить о многом… Но не хочу. Ни к чему…

На мгновение Нуци Ионас опешил. Он никак не ожидал такого резкого и откровенного ответа от того самого холуца, которого считал тихоней, робким и застенчивым провинциалом. Не ожидал он, что рыжий «локш» окажется враждебно настроенным не только к тем, кто, как считал Ионас, облагодетельствовал его, но и ко всему, что делали эти благодетели.

— Вот как ты заговорил?! Так, так, холуц квуца имени Иосефа Трумпельдора Хаим бен-Исраэль Волдитер… Хорош ты, оказывается, хо-рош! Что ж! Пеняй на себя… У меня больше нет ни времени, ни желания говорить с тобой. Только учти: ты слишком много знаешь, и то, что делаешь сейчас, — предательство. Самая настоящая измена идеалам сионизма! А это так просто, как может показаться, не проходит… Запомни!

Ионас резко встал и, не прощаясь, вышел из комнаты.

Не сразу до сознания Хаима дошел угрожающий смысл последних слов Нуци Ионаса. Хаим был доволен тем, что впервые говорил с Нуци как равный с равным, что напрямик высказал ему то, что думал о делах Экспортно-импортного бюро, и о тех людях, перед которыми Ионас преклонялся, заискивал, лебезил и от которых зависел. Но когда прошло возбуждение, Хаим задумался… «Слишком много знаешь, то, что делаешь, — предательство!» — вспомнил он слова Ионаса. И вспомнил, как беспощадно расправлялся Давид Кнох, Штерн и вся их шайка с каждым, кто, проявляя непокорность, мог вольно или невольно выдать их тайны. Перед глазами предстала расправа, которую вся эта банда учинила над Майклом. «Он-то был личностью, а я кто? — Хаим пожал плечами. — Ровным счетом никто! Не случайно же Ионас сказал, что это так просто не проходит…»