Николай Алфеев - Белые пятна

— А ведь ты прав, Андрей, — сказал Мосалев Ганину, удивляясь, почему эта простая мысль пришла в голову не ему, — хотели убить не Васю.

Ванька-китаец, молча слушавший разговор разведчиков, вышел из палатки и исчез во тьме.

— Заело Ваню… вот как! — Мосалев ребром ладони провел по горлу. — На животе ползал по конной, искал. Все впустую — дождь смыл всякую примету.

— Не в грабеже дело, товарищи, — сказал Ганин. — Случай с Тереховым надо расценить так: есть у нас враги, товарищи. Они ни перед чем не остановятся, идут на убийство…

— К делу ближе надо! — вскричал Мосалев. — Ну что ты в душе ковыряешь! И так больно.

— Надо ввести обязательную охрану лагеря и выработок, проверять вахту на динамитке, делать обход ночью. И поглядывать: нет ли чужих людей поблизости. Вот что я предлагаю, товарищи. Кого мы назначим начальником нашего караула.

— Костю Мосалева.

— Николая Петровича.

— Чего выбирать! Дело кровное, наше дело, голова.

— Я, товарищи, за Мосалева. Не следует перегружать Николая. Скажи, Костя, сам, — предложил Ганин.

— Нет у меня причины отказаться, — просто согласился Мосалев.

Вынесли еще одно неписанное решение: запретить Лукьянову, Ганину и Разумову ходить в одиночку, пускай ходят вдвоем, втроем, пускай зовут актив, когда надо. Дело не в страхе, а в спокойствии и уверенности коллектива, чтобы люди не боялись за инженеров. На этом настоял Дронов.

У самой дороги вырос грибок: широкая круглая шляпка из досок и брезентовое полотнище хорошо охраняли дневальных от непогоды. Сильный фонарь на высокой вертящейся рейке освещал большое пространство.

Табор насторожился.

Николая Петровича окликнул знакомый голос:

— Курба! Ходи наша дом. — Китаец пропустил артельщика в балаган, потом зашел сам.

Курбатов узнал от китайца, что тот облазил за эти дни весь район тайги, прилегающей к табору. По его глубокому убеждению в тайге за это время не было людей, у которых в груди совсем нет «шевели-шевели», то есть сердца, таких, что могли ни за что ни про что убить безобидного парня. Сидя у китайца и попивая чай, артельщик с удивлением услышал, как Ваня повторяет слова Ганина:

— Тут ходи худой человека, тут, тут! — твердил Ваня. — Тайга худой человека ходи нет.

Они молча допили чай.

В одну из своих поездок на рудник Лукьянов встретился с заведующим домом отдыха рудоуправления: тот сопровождал обоз, возвращаясь с главной базы.

Уже перед прощанием он отвел Лукьянова в сторону и рассказал последнюю новость:

— Главное-то я запамятовал. Минные колодцы взорваны, а как — никто не знает. Я слышал, что там усиленная охрана теперь. Прилетел человек из главка. Понимаете? Чем-то пахнет.

Заведующий больше ничего не сказал. Однако этого короткого сообщения было достаточно, чтобы Григорий Васильевич почти ежедневно стал появляться на руднике. Он каждый раз что-нибудь да узнавал, а как-то получил и посылку.

Распаковав дома фанерный ящик, он выложил на стол банки с маринадами, помидорами, огурцами, до коих жители Севера большие охотники. На донышке, под банками, он обнаружил газету с вложенным внутрь письмом. Он прочел его тут же.

Большая статья, озаглавленная «Опыт или умысел?», без фамилии автора, рассказывала читателям об инженере Истомине, об аритмичной работе рудников. Очень сдержанно неизвестный автор писал о неудавшемся опыте с выбросом на-гора верхнего горизонта месторождения. Автор называл месторождение жемчужиной края, которую спрятали от народа, а расследование по этому делу признавал поверхностным, очень близоруким.

За ужином Лукьянов протянул газету Ганину:

— Ну и дела на базе, черт возьми. Пожалуй, Истомину не выкрутиться, погубил ведь месторождение. Не простят ему, пусть он имеет любые заслуги.

Ганин прочел статью вслух. Разведчики уже слышали об этом, теперь газета подтвердила стоустую молву.

Поездки Лукьянова на рудник участились.

Однажды, вернувшись с работы, Разумов получил запечатанный конверт. Передал его Девяткин, дежурный по табору.

— Уехал начальник, даже не пообедал — так торопился, — сказал он. — Пока я коня ему седлал, Лукьянов писал письмецо. Вам, вот это самое. А на словах велел сказать: как пробу начнут брать — лишних отправить на линии, поиски вести.

«Виктор Степанович, — писал Лукьянов карандашом, — я еду на базу, попробую получить деньги для экспедиции. Вчера я закончил расчеты по опробованию, найдете их на столе. Приступайте. Бригаду Курбатова усильте за счет первой, остальных на поиски. Пусть Ганин ведет изыскания, вы же берите пробы. Взрывчатку не жалейте, берегите время, его у нас нет».

Десятники собрались вечером в палатке Разумова. Курбатов и Костя склонились над глазомерной картой месторождения. Виктор давал задание Жорке и то и дело прерывал себя, вслушиваясь в слова товарищей.

Ганин то шагал по палатке, то останавливался у стола, наблюдая за десятниками.

— Черт его ведает… по инструкции не так, Костя.

— Без нее вижу: не так. Нам надо колоть породу, понимаешь, Коля, а тут… — Мосалев не нашел нужного слова.

Этот разговор слушала и Настя. Она скоро поняла, в чем дело: десятники говорили о том, на какую глубину бить шпуры, — это дырки такие, в них закладывают взрывчатку, — вспомнила Настя объяснения Виктора. Рассматривая на карте будущие шпуры, ребята сейчас хорошо видят жилу и завтра станут на ее теле стальными бурами сверлить дырки. Им хочется, чтобы первый горизонт не взлетел на воздух «мелким бесом», как Коля говорит, а остался в жиле расколотым на отдельные глыбы. В таком случае вся слюда будет на месте, ее легко найти в глыбе и выбрать молотком.

Витя — умница. Он читал эту карту сначала у себя и все что-то бормотал под нос, вроде ругался. А ругается он смешно, смешно! Потом пощелкал той штукой с мелкой цифирью — линейкой. А как пришли ребята, Витя им карту — какова, мол?

Мосалев посмотрел еще раз на карту и отодвинул ее в сторону.

— Откуда ты ее выкопал? Это же не та карта!

— На столе у Лукьянова, на ней пресс, под прессом записка: прорабу экспедиции, — сказал Виктор.

— Не та карта, — подтвердил и Ганин. — Григорий Васильевич чертил при мне другую, я еще своей рукой нанес на ней три поперечника. Там и расчеты иные. Второпях, что ли, вынул эту…

— Второпях? — переспросил Курбатов.

— Говорю тебе, Николай Петрович, есть иная карта с расчетами. А этой пользоваться нельзя: в ней все… сомнительно.

— Значит, обманная? — Прямой вопрос опытного подрывника смутил Ганина, потом пробудил его подозрения. А что если Курбатов прав? А что если карта оставлена новому прорабу с целью… С какой целью?

Ганин сжал ладонями виски и нахмурился.