Надежда Чертова - Утренний свет

Степанида умела работать с такой жадностью, что давно бы нагнала в смену великие проценты, если б не сдержанность Катерины. И — что еще чуднее и непонятнее — вовсе не заработок прельщал Степаниду (много ль ей надо, одной-то!), а прельщали и мучили бесконечные думки: Степанида изо всех сил тщилась что-то изобрести! Для этого, как она признавалась, ей не хватало образования, а учение, сколько она ни пробовала, не шло. За дюжими, литыми, как у мужика, плечами Степаниды был один лишь долгий и тяжелый опыт — она раньше Катерины пришла сюда и годы проработала на ручной клепке.

Да, опыт и больше ничего. И все-таки Степанида не оставляла свои мучительные думки и все поглядывала на гремучий молоток глазами заботника, бормотала что-то себе под нос, муслила карандаш, черкала на бумажках.

Только однажды Катерина, жалея подругу, решилась ей заметить, к чему, мол, твои бормотания, и получила отпор, неожиданно решительный и даже грубый. Степанида ей сказала:

— Знаю, чего бормочу. Зацепка есть. А у тебя и зацепиться не за что: пустота одна.

При этом она даже кулачищем разрубила воздух, и Катерина, холодея от обиды, поняла, что Степанида намекает на духовные ее мечты. Поняла и замолчала: неверующие люди слепы…

Никогда больше не возникало подобного разговора. Между ними как бы немой договор был заключен: ты не трогай моего сокровенного, а я тебя не трону.

Так вот — дружба это или не дружба? Но тогда, значит, нет у Катерины друга в мире. Тетю Полю ведь не спросишь ни о чем земном, ну хотя бы о проклятой бумажонке: не от молитвы идет та листовка, а от земного, суетного, грубого расчета.

Катерина так ничего и не успела решить, когда в цехе заметно стал стихать гул. Она взглянула на часы: начинался обеденный перерыв.

Обе клепальщицы, как обычно, вместе направились было в столовую, но Катерину остановил старый мастер.

— Лаврова, ступай в цехком, — сказал он. — Там ждут тебя.

Катерина повернула обратно к корпусу заводоуправления.

— Я тебе хоть котлеты закажу! — крикнула ей вслед Степанида.

Катерина только рукой махнула: какие уж там котлеты!

В цехкоме возле стола, за которым бесстрастно восседала носатая председательша, притулилась девчоночка, до того беловолосая, что Катерина невольно подумала: «Крашеная! Вот пуговица!»

Ядринцева поднялась навстречу Катерине. Неторопливо, встала со стула и девочка.

— Знакомься, Катерина Степановна, — сказала председательша, представляя девочку. — Зоя Степанова, десятиклассница из подшефной школы. На практику назначена к вам с Клочковой.

— На практику? — изумленно повторила Катерина, держа в своей широкой ладони тоненькую руку Зои.

Она с головы до ног оглядывала будущую ученицу. Одежда на девочке была не по росту — шубейка, а под нею школьная форма мешковато болтались на плечах, вытертые лыжные штаны явно сползали, и все это вместе и еще удивительные льняные волосы (не крашеные, а природные) как-то по-особенному жалостно подчеркивали худобу и ребяческую хрупкость ее фигурки. «Мала, худа… цыпленок ощипанный… — тревожно думала Катерина — Куда ей в наш цех! Вон и ножонки криво держит, боится, что ли? А о н и - т о… ко мне поставили. Нарочно, поди. Теперь замучают разными выдумками…»

— Ты что же… Зоя Степанова… наш-то цех выбрала? — спросила Катерина, заметно затрудняясь в выборе слов. — Тяжело у нас.

Но «цыпленок», как видно, был не из пугливых. Поправив шарф, съехавший на затылок, она ответила со спокойной обстоятельностью:

— А я не выбирала. Мне ваш партком предложил. Я ведь комсомолка. — Она вздохнула и, переступив с ноги на ногу, добавила: — За других-то, правда, папы-мамы хлопотали, куда бы полегче да почище…

— А ты… а за тебя… — Катерина так и не нашла слов для самого обычного вопроса, она уже догадывалась, и в больших глазах ее мелькнуло что-то вроде страдальческого испуга.

Тут даже Ядринцева насторожилась, только сама Зоя оставалась невозмутимой.

— Я безматеринская с двух лет, — объяснила она, прямо взглянув на Катерину своими голубыми, в светлых ресничках глазами: ей, конечно, не в первый раз приходилось говорить об этом, и она привыкла. — Из детдома. Теперь-то в школьном интернате живу. Получу аттестат и, наверно, прямо в заводское общежитие переберусь. Так что мне сразу профессию приходится выбирать, не поломаешься.

— Сколько же лет тебе? — не сразу глуховато спросила Катерина.

— Уж восемнадцатый, — ответила Зоя и почему-то улыбнулась: на обеих щеках у нее обозначились нежные ямочки.

«Чего тянет, — с неудовольствием подумала Ядринцева о Катерине, — назначила бы час, показала рабочее место — и до свиданья!» Но она попросту кривила душой, Аполлинария Ядринцева, сама себя обманывала. Вот всегда так: едва начнет перед нею или хотя бы на ее глазах приоткрываться человек, как она пугается и уходит в себя, словно улитка в раковину: страдайте, мол, радуйтесь, тревожьтесь, только, пожалуйста, меня увольте!

А Катерина и в самом деле растревожилась, худые скулы ее пылали, стала она смятенной и красивой. Она долго молчала, стоя перед улыбающейся девчонкой, потом, жадно глотнув воздух, взяла Зою за руку.

— Пойдем, цех покажу и наше с тобой место. Завтра придешь?

— Нет, послезавтра. Завтра пионерский сбор у меня, — ответила Зоя тонким голоском. — Нам сказали: только после уроков практикуйтесь, кто по-серьезному хочет. Выходит, во вторую вашу смену.

— Я как раз днем сейчас и работаю.

— А потом? Я ведь только и могу во вторую смену.

«Ишь ты, еще условия ставит!» — осудительно подумала Ядринцева. И тут жиденькие ее брови изумленно полезли на лоб — Катерина, эта неподатливая, «каменная» женщина, ответила:

— Ну что же, и дальше на вторую обменяюсь. Приходи как можешь.

— Ладно, — солидно согласилась девчонка, и обе наконец скрылись из глаз.

Дверь конечно же осталась незатворенной.

Ядринцева встала, устранила непорядок и, оставшись одна в тихой, сразу как бы онемевшей комнате, посидела, бесцельно уставившись в пространство рассеянным, чуть грустным взглядом. Затем привычно склонилась над бумагами.

Времени на обед у Катерины не осталось, и она, проводив Зою из цеха, стояла и смотрела вслед девушке с томительным ощущением тревожного ожидания: вот пришел к ней молоденький человечек — обучай его клепальщицкому ремеслу. А все, конечно, Пахомов придумал, его это дело…

Цех уже наполнялся людьми, явилась и Степанида. Она сразу же сунула в руки Катерине бумажный сверток с чем-то теплым и спросила:

— Зачем звали тебя? А ты ешь, это биточки.

— Спасибо, — ответила Катерина, но свертка так и не раскрыла, а поспешила рассказать Степаниде об ученице Зое Степановой — до конца перерыва оставались считанные минуты.