Надежда Чертова - Утренний свет

На губастом, грубо отесанном лице Степаниды не отразилось никакого волнения.

— Ну и пускай, значит, так надо, — ответила она даже с некоторой рассеянностью.

Последние ее слова потонули в шуме: цех начал работать.

«Может, оно и так, — раздумывала Катерина, привычно сжимая трясучий молоток. — Чего это я разбередилась? Ученица — и все тут. Только чему учить-то? Силы в плечах хватит, удержишь инструмент, уши не разорвет — вот уж и работница…»

Они больше не говорили со Степанидой о девчонке, но — странное дело! — Катерина не переставала думать о ней, и Зоя вставала перед ней в своем великоватом, обтершемся пальтишке, в лыжных штанах, в шарфе, то и дело съезжавшем с белых пушистых волос.

«Цыпленок… Одна во всем свете, как есть белая пушинка на ветру…» Напрасно Катерина отгоняла эту мысль, говоря себе: мало ли на улице сирот ходит, разве всех призришь, согреешь, — Зоя не уходила из памяти. Где-то она росла, училась, с кем-то делила кусок хлеба, заботы и радости, смех и слезы. А дожив до назначенного часа-минуты, пришла и встала перед Катериной: вот я, бери меня к себе…

На другой день, работая, Катерина поймала себя на том, что ждет Зою и… страшится, что девушка не появится больше на заводе: могла ведь передумать, дело ее молодое, почти еще ребячье!

Когда смена отгрохотала и они со Степанидой, одевшись, шли к проходной по заводскому двору, Катерина нерешительно сказала:

— Возьмет да еще и не придет, Зоя-то…

Степанида не сразу отозвалась, — она, может, успела забыть об ученице?

— А-а, эта… Что с нее спросишь? Глянет разок, зажмет уши да и зальется… к мамке.

— Некуда ей залиться, — что-то очень уж сурово возразила Катерина. — Без мамки она.

— Ну-у? — протянула Степанида и пытливо поглядела на Катерину, не сиротству неизвестной Зои удивляясь, а той надтреснутой глушинке, какая слышна была в голосе подруги.

Но Катерина, словно не желая, чтобы Степанида догадалась о ее подспудной тревоге, торопливо проговорила:

— Она только во вторую смену может ходить… ученица наша. Я у тебя, Паня, не спросилась, да думаю, ты согласишься: я ей обещалась и ту неделю во вторую смену работать.

— Это ты для нее же? — с возрастающим изумлением спросила Степанида и даже приостановилась.

— Да, — коротко ответила Катерина.

Степанида притихла и молчала, до самых ворот, поглядывая искоса с высоты своего громадного роста на «чудившую» подругу. Катерина как раз не любила дневных смен, из-за них не попадала на свои моления. А тут, гляди-ка, на две недели сама себя приговорила…

У ворот Степанида остановилась и спросила с необычной для нее трудной заминкой:

— А как же… туда-то… иль не пойдешь?

«Куда?» — едва не спросила Катерина, но вовремя губы прикусила. Щеки обожгло ей горючим жаром. И правда, как же это она? Неужели позабыть могла?

Молча стояла она перед дюжей подругой и только голову опустила, как провинившаяся.

— Пойдем уж, — снисходительно прогудела над ней Степанида и даже за руку взяла.

Страхи Катерины оказались напрасными: в назначенный день и час Зоя появилась в цехе, поздоровалась с Катериной, протянула с вежливой улыбкой руку Степаниде, потом вынула из авоськи спецовку, надела ее и туго перепоясалась: спецовка была и длинна и широка.

Катерина глядела на девочку молча, как-то даже робко и ничего не объясняла, теряя последние минуты. Тогда Степанида, шумно вздохнув, сказала:

— Вот тут встанешь, чтобы нам не мешаться. Гляди. Больше на меня гляди — на подручного будешь учиться.

Степанида вопросительно взглянула на Катерину, и та, словно очнувшись, согласливо кивнула головой.

— «Разговор» наш привыкай понимать, — продолжила свои объяснения Степанида. — Тут не слышно ничего, хоть надорвись. Где головой мотнешь, где глазами покажешь, а больше на пальцах. Приглядывайся, грамота невелика. Грома нашего не забоишься?

— Не забоюсь, — спокойно ответила Зоя.

Так начался их рабочий день — привычный для обеих клепальщиц и во всем новый и еще непонятный для Зои.

То Катерина, то Степанида, улучив минуту, обертывались и каждый раз встречали внимательный до жадности и почему-то сияющий взгляд голубых Зоиных глаз. И каждый раз — Степанида, конечно, не знала об этом и не догадывалась — у Катерины почему-то замирало сердце.

Так проработали они до обеда, а когда шум стих, Зоя набросилась на обеих женщин с вопросами, с великим множеством вопросов. Отвечала одна Степанида — это было по ее части.

Катерина же заставила Зою потуже заплести ее белые косы и повязать косынку, чтобы челка не лезла на глаза. Косынку она отдала свою, старенькую, с выцветшими разводами. Зоя уставилась на простоволосую Катерину, на тяжелый пучок темных волос, словно оттягивающий ее голову, и вдруг сказала:

— Вы красивая, тетя Катенька. Можно вас так называть? Никогда не повязывайтесь.

Катерина даже отшатнулась от нее.

— Что ты, что ты… («Красивая»… это она-то, старуха… давно уж забыла… смешно!) У нас нельзя без косынки, растреплешься… ведьмой станешь.

Зоя беспечно расхохоталась, а Катерина хмуро сжала губы: уж и ведьма на язык выскочила, долго ли!

Только в конце обеда она задала Зое осторожный вопрос:

— Думаешь к нам прилепиться?

— Думаю, — быстро и серьезно ответила Зоя.

И выложила свои доводы, отнюдь не шуточные, не ребячьи. Работа трудна, но где же ее найдешь, легкую? И некогда ей искать, перебирать: встанет на зарплату, уже умелая, с разрядом, и сразу надо будет как-то обуться-одеться. Ведь у ней и лычки своей нет.

Все это было до горечи понятно Катерине… Где-то втайне шевельнулась мысль: помочь надо бы девчонке.

Так они и проработали эту неделю — втроем. Только Зоя теперь уже не просто смотрела, а понемногу стала помогать и пыталась даже встать на место Степаниды. В деле девчушка оказалась не такой уж хрупкой и слабенькой, двигалась уверенно, плечи не по-ребячьи были у нее развернуты и для ее роста даже широковаты.

— Хваткая, — сказала как-то про нее скупая на похвалы Степанида.

— Самостоятельная, — подтвердила похвалу Катерина. Потом, помолчав, добавила тихим и даже расслабленным голосом: — А так она что же… дитя еще. Мамка, говорит, меня Зайкой звала: Зойка Зайка. Да только, говорит, сама-то я не помню, дура еще была. Эх, Паня!

Степанида покачала головой.

— Вот видишь. Ты не бойся ее под крыло взять. Не хорони себя, Катя, раньше сроку.

Катерина пробормотала особенным, однотонным голосом, какой появлялся у нее, как только она заговаривала о своих «духовных» делах:

— Сироту призреть — тоже ведь Христова заповедь.

Степанида, десятки раз слышавшая этот особенный, какой-то обескровленный голос Катерины, вдруг словно взбесилась. Побагровев до ушей, она грозно поднялась над Катериной и сказала, ткнув кулачищем в стол так, что тарелки звенькнули (разговор у них, по обыкновению, происходил в столовой):