Роман Ругин - Ранний ледостав

Но вот со стороны речки послышались частые всплески.

«Здесь она!» — решил Опунь и, затаив дыхание, стал медленно стаскивать с плеча двустволку.

Зверь был где-то возле запора. Сильные широкие лапы били по воде, как лопасти гребей.

Пригнувшись, почти на четвереньках, Опунь подкрался поближе к воде. Скрылся в густом ольшанике и прислушался: бульканье и шлепки в реке продолжались. Опунь вытянул шею, надеясь разглядеть, что же там происходит. Вот возле невода мелькнула чья-то черная мокрая голова…

Опунь почувствовал, что у него слегка дрожат колени. Охотничий азарт все больше и больше овладевал им. Проверив еще раз ружье, он выскочил из ольшаника.

Барахтавшийся в реке зверь, почуяв опасность, громко рыкнул. «Да это медведь?!» — опешил Опунь.

Ладони у него сразу стали влажными. Пришлось опустить ружье.

Меж тем медведь, выдернув лапу из ячеи ставного невода, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.

«Медведь… Медведь… — твердил про себя ошеломленный Опунь, — Сот хоятпи ляль… Сот хоятпи ляль…» Почти машинально он называл сейчас хозяина тайги древним именем: «Сот хоятпи ляль» означало по-хантыйски «Зверь, имеющий силу ста лучников».

Медведь доплыл до ближайшей отмели, выбрался на песок и отряхнулся. Затем пристально поглядел на Опуня и длинными прыжками устремился в тайгу.

Опунь стоял на месте как вкопанный. Удивление и даже суеверный страх сковали его. Но вдруг взгляд его уловил какое-то мельтешение возле ставного невода.

«Это же рыба уходит! — с ужасом понял Опунь. — Медведь разорвал мережу!»

Опунь бросился к лодке и, прежде чем сесть за греби, поднял ружье и выстрелил в воздух. «Пусть медведь напугается и убежит подальше». Все-таки в этих пустынных местах, в такой ранний час Опуню было жутковато.

Медведь и в самом деле распорол невод. В образовавшуюся прореху серебристой подвижной цепочкой уходил их улов. Опунь вытащил тонкий шест, которым поднимали и опускали нижнюю подбору. Мережа была здорово попорчена. Уже за те мгновения, что он разглядывал проделанную медведем дыру, десятка два горбоносых щекуров, взрывая воду хвостами, вырвались на свободу. И вообще рыбы в неводе было гораздо меньше, чем вчера. «Все что впереди, ребятки, темно» — вспомнились слова бригадира. Выходит, снова прав оказался осторожный старик! Будто чуял опасность…

Отыскав в рыбном ящике большую иглу, подтянув к себе на колени порванный невод, Опунь стал зашивать его суровой нитью. «Ну и силища у медведя… Крепкую мережу, словно паутинку порвал!» Наконец Опунь снова опустил в воду шест и расправил залатанную снасть.

— Порядок! Вовремя я успел! — Он развернул было бударку к берегу, как вдруг заметил на воде какие-то шевелящиеся круги. Вот мелькнул в воздухе черный плавник… Значит, еще дыра?

Опунь нагнулся к самой воде и увидел, как сырки, пыжьяны, величественные муксуны торопливо исчезали в глубине.

Опунь сунул руки по локоть в реку, крепко зажав в пальцах иглу. Сделал несколько стежков наугад, все время чувствуя удары и покалывания суетящихся рыбин. В ледяной воде руки тотчас онемели.

Уже совсем рассвело, и солнечные лучи золотыми искорками вспыхивали на верхушках деревьев. Речка переливалась разноцветными бликами, будто всю ее осыпали чешуей.

Опунь на секунду-другую откинулся затекшей спиной на корму. Красота осеннего утра поразила его. Куржак на прибрежных березках походил на хрустальную сеть. Заиндевевшая трава казалась седым ягелем. И среди этой белизны особенно ярко выделялась свежая темная зелень елок и кедров.

Но расслабляться было нельзя. Размяв окоченевшие пальцы, Опунь снова полез в воду, на этот раз опустив руки до самых плеч. Сколько он провозился, затягивая прореху, Опунь не знал. Ему казалось, что возился он целую вечность и еще казалось, что промерз настолько, что до берега уже не добраться. Но он все-таки зашил дыру! Щекуры и пыжьяны, повертевшись у лодки и не найдя больше выхода, успокоились. Теперь-то уж они никуда не денутся? Все будут тут, в неводе!

Подогнав бударку к берегу, Опунь снова привязал ее к коряге. Потом набрал заиндевелой травы, скинул малицу и растер себе руки и плечи. Стало немного теплее. На прибрежном песке отчетливо виднелись большие медвежьи следы. «Ну и сила! — снова подумал Опунь. — Вот это лапища! Шириной с мои две ладони, а то и больше!» Опунь поежился: его вдруг охватил озноб, то ли от холода, то ли от ощущения еще близкой опасности. Пожалуй, надо поскорее вернуться в зимовье.

В избушке уже проснулись. Дымила печка, закипал чай.

— А-а, вот он, пропащий! — улыбнулся Ансем. — Мы уже тут тревожимся: куда парень делся?

Опунь молча поставил в угол ружье.

— Это он за росомахой бегал, — подмигнул Карапу Тикун.

— Прославиться хочет, — съязвил тот. — Чтобы девушки им восхищались…

— Заткнись! — буркнул Опунь.

Ансем налил ему чаю, подвинул рыбную варку.

— Пей! Замерз?

Опунь отхлебнул из кружки горячего кипятка, запаренного чагой, и стал рассказывать обо всем, что произошло на запоре.

Тикун слушал, разинув рот, а Карап небрежно заметил:

— Вранье! Никакого медведя там не было.

— Э-э, парень! — замотал головой старый Ансем. — Зачем не веришь человеку? Он правду говорит! В тайге какого только зверя не встретишь! Особенно в этих глухих местах. «Старик» [12] Старик — так ханты иносказательно называют медведя. вполне мог наш невод проверить… Только я думаю, — здесь Ансем вдруг повысил голос, — просто так он приходил. Ради шутки!

— Ради шутки? — удивился Опунь. — Хороша шутка! Он в двух местах ставник попортил. Сколько рыбы ушло!

— А я говорю — пошутил он! — прикрикнул Ансем и нахмурился. — Не спорь, когда старый человек разговор ведет!

Опунь примолк, не желая навлекать на себя гнев отца Тутьи, но вместо него высунулся Карап:

— Но почему все-таки медведь пошутил, Ансем аки?

— Хочет, чтобы о нем поговорили, чтобы не забывали о том, что в лесу есть хозяин! Вы что думаете, рыба ему наша нужна? Осенью еды а лесу много.

— А вернуться он может?

— Вроде зла ему никто не сделал… Незачем ему больше приходить, — не очень уверенно ответил Ансем.

— У, проклятая зверюга! — не сдержался Опунь, вспомнив свои утренние мытарства.

— Тихо! Тихо! — испуганно замахал руками Ансем. — Ему нельзя угрожать! Нельзя о нем говорить плохо!

— Почему? — спросил Тикун.

— А потому, что он все слышит!

— Что-что? — не поняли ребята и с недоумением переглянулись.

Но Ансем только махнул рукой и встал из-за стола: что им можно объяснить, этим молокососам? Разве поймут они всю сложность отношений человека со «стариком», которую прежде каждый ханты постигал с детства? Сейчас времена иные. Древние поверья уходят в прошлое. Начнешь растолковывать — только язык зазря устанет!