Роман Ругин - Ранний ледостав

Он шел и лишний раз убеждался, что стадо успело совсем освоиться на его острове. Надо было на всякий случай обойти его еще раз — удостовериться, что все олени на месте. Дойдя до того ложка, за которым хвойный лес сменялся рябиной и талом, Арсин увидел, что олени пока вполне довольствуются ягельным пастбищем, что они даже и не собираются пробовать траву муксутун, стоящую в тальниках, или мелкий трубчатый хвощ на берегу озера.

— Пока ничего, пока терпимо, — разговаривал он сам с собой вслух. — Еще на денек, пожалуй, ягеля хватит. А вот что дальше будет…

Эта мысль — «что дальше»? — тревожила старика, давила на него черной тяжестью. «Где же, черт их задери, хозяева стада? Почему не являются? Времени ведь порядком прошло. Пора бы им и подъехать…»

Поднявшись на прибрежный взгорок, омываемый уже Горной Обью, Арсин долго смотрел на синевший в полутора верстах от него левый коренной берег, по которому проходили маршруты касланий оленьих стал в сторону Полярного Урала. Он вглядывался в черневшие там, вдали, отдельные тальниковые кусты, а особенно пристально — в вывороченные рекой корни деревьев: не обнаружится ли чего похожего на оленью упряжку: но там не было видно ни бегущих оленей, ни другого какого живого существа. Вздохнув, Арсин перевел взгляд ближе к своему острову, внимательно вгляделся в узкие забереги, прикидывая глубину свинцовой воды. Получалось, по его соображениям, что глубина тут, в заберегах, стала уже порядочной — ноги важенок, пожалуй, дна уже не достанут…

«Вот и хорошо, — подумал он. — Глубоко — значит, олени только вплавь смогут переправиться, а вплавь сейчас, да с детенышами — они вряд ли полезут… Да-а. Хотя, конечно, если приспичит — полоска воды в бросок аркана для них не преграда…»

Арсин стащил с головы капюшон малицы, откинул его назад, чувствуя, как приятно холодит вспотевший лоб свежий ветерок, прошелся цепким изучающим взглядом по тальниковому мысу, вытянувшемуся вниз по течению реки, по его совсем пологим на оголовке берегам.

«Кой, кой! Шибко опасное место, — тревожно думал он. — Олени переправиться могут…»

Опыт старого таежного охотника подсказывал ему, что олени вряд ли без особой необходимости будут спускаться к реке с обрыва, на котором он сейчас стоял; а вот с лежащего в воде тальникового мыса, где забереги совсем еще слабые, переправиться на другой берег им вряд ли что помешает… И исход тогда только один: окончательная потеря стада…

Он должен, пока не вздулись и не разлились широко забереги, сделать все, чтобы удержать животных на острове. Потом, когда поднимется вода, олени сами никуда не денутся. Эта пора, по тому, как прибывала вода, наступит дня через три…

Важенок, конечно, какое-то время будет сдерживать начавшийся отел. Но какое? Не зря же природа тысячелетиями приучала оленей к суровым северным условиям, вырабатывала в них исключительную выносливость и жизнестойкость. Не успев появиться на свет, олененок начинает жадно сосать вымя, а уже через час-другой бойко семенит за матерью, готовый следовать за ней, как говорится, в огонь и в воду…

«Я должен обязательно караулить их здесь, — приказал себе Арсин. — Не пускать на тальниковый мыс, пока вода не поднимется».

Приняв решение, он направился в сторону того самого раскидистого кедра, росшего неподалеку, — не было случая, чтобы приехав на остров, он не побывал здесь. И всякий раз, когда Арсин приближался к этому могучему дереву, в памяти его вновь и вновь всплывало все, что было связано с кедром…

Он нежно погладил теплый ствол, ища взглядом буквы «Т» и «А», вырезанные им в тот далекий вечер. Арсин специально резал их на восточной стороне ствола, чтобы лучи утреннего солнца каждый раз согревали буквы, словно бы вливая тепло и силу в их с Таясь Большую Любовь. Он провел кончиками пальцев по затянувшимся, уже еле заметным следам и подумал: «До чего же неумолимо время… Даже дерево и то не смогло сохранить давний след. А что ж говорить о человеке, подверженном стольким испытаниям и потрясениям?..»

Он окинул взглядом густую крону дерева, широко раскинувшего могучие ветви, послушал еле слышный шелест хвои на слабом весеннем ветру и вдруг спросил у великана, привалившись к его стволу: «Ты-то помнишь ту далекую весеннюю ночь? Нашу первую с Таясь совместную ночь под твоей теплой крышей?.. О, какая она была!»

Много всего произошло в жизни за прошедшие годы, много ярких впечатлении легло в душу, и все же та ночь занимала в ней свое, особое место. Словно радужными сполохами полярного сияния озарилась вдруг его память…

Случилось это тем же годом, только ближе к осени, в начале Месяца Вылета Глухарей. Уже совсем близко подступило время, когда они, как и поклялись, должны были соединить свои судьбы. Оставалось дождаться лишь окончания летней путины…

Но еще раньше страшная беда, подобная невидимому, все сметающему на споем пути половодью обрушилась на страну, на всех людей, и, конечно же, на Арсина с Таясь. Огромная, смертельная война в один миг перечеркнула все их планы, все их мечты и надежды.

Война обрушилась на жителей северных хантыйских солений по-особому. За всю их многовековую историю никогда еще не призывали ханты на войну. До этого лета они знали о войнах лишь из древних сказаний, легенд, в которых сражались стрелами, копьями, а участвовали в битвах представители одного рода или одного племени… А эта война, подобно гигантскому ковшу, выгребала из селений молодых, здоровых мужчин — надежду и опору женщин, детей, стариков, ибо в условиях сурового Севера только мужчина, какой бы он ни был, был опорой, кормильцем семьи. И в душах оставшихся дома поселялся страх — страх за свой завтрашний день, за завтрашний день своего маленького народа — страх, усугубленный не только новыми словами «всеобщая мобилизация», но и начавшими вскоре доходить с фронта первыми вестями о смерти, ранении или безвестной пропаже вчера еще таких крепких, таких падежных мужчин…

В середине лета пришла повестка старшему брату Арсина, Еке. Уехал Ека на фронт и до сих пор нет от него никаких известий — жив ли, нет ли, никто не знает… А теперь вот призывают и самого Арсина… Через два дня за ним и другими его сверстниками должен был прибыть колесный пароход «Ваули Пиетомин».

Мать Арсина плакала все эти дни, никак не могла унять свое сердце. Он жалел мать: одного сына на смерть отдала, теперь второй уходит, жалел отца, который от тоски не находил себе места, только себя совсем не жалел: понимал, какая идет война — не зря же уполномоченный из района по фамилии Храпов рассказывал призывникам о том, с каким озверелым, с каким страшным врагом придется сражаться. Внутренне Арсин начал готовиться к отправке на фронт сразу после того, как ушел Ека. Понимал, что и его, конечно же, война не обойдет стороной…