Серо Ханзадян - Жажду — дайте воды

«А до смерти четыре шага».

Командиры батальонов ушли.

Туман, как бы обнюхивая снег, ползет прямо по земле. Командир полка молча курит.

В санях лежат мой и Сахнова вещмешки и ватник. В нем Сахнов прячет картошку. Не знаю, где он ее берет. И не знаю, где и как умудряется сварить и мне еще принести несколько дымящихся паром картофелин.

— Это последние, ешьте.

Он всякий раз так говорит, а картошка у него, однако, не переводится…

Мой конь стоит возле саней. Голова у него большая, круп тяжелый. Я сижу на санях, курю и смотрю на своего друга. Сколько уж мы с ним не расстаемся? И конь мне, как брат. Я жалею его, берегу. Сахнов каждый вечер расседлывает, а раз в неделю моет его. Вообще-то коняга ничего, не худосочный. Сахнов и ему достает пропитание. Овес есть почти всегда. А когда овса нет, сеном подкармливает — оно всегда у нас в санях про запас имеется.

Стоит мой конь понурый. Глаза у него влажные и не по-лошадиному осмысленные. В них светится что-то человечье. Морда у него черная в крапинку, ноздри нервно вздрагивают, когда дышит.

— Здравствуй, брат.

Конь, будто понял, кивнул в ответ. Я оторопел: выходит, и впрямь понял?!

— Как звать тебя, брат?

«Известное дело, конем меня называют. Не знаешь разве?»

— Знаю, конечно. Просто хочу анкету на тебя заполнить. Откуда ты родом, друг мой?

«А это так важно?»

— Конечно, важно. Надо же где-то родиться, чтобы быть всегда связанным с этим местом.

Я почти уверен, что мой конь сын степей.

— Не так ли? — спрашиваю.

«Так, — отвечает он и вздыхает. — Родился я в степях Калмыкии. Там такая бескрайняя ширь. И войны нет».

— Тоскуешь?

«Не знаю. Просто не идут из ума наши края. Хочу позабыть их — не получается. Хочу все позабыть».

— Ну зачем же?

«А что пользы от воспоминаний?..»

Я глажу ему морду. В кармане у меня кусочек сахара. Протягиваю коню. Он отворачивается.

«Не хочу, — говорит, — съешь сам. Я обойдусь овсом да сеном».

— Сколько лет тебе, конь?

«Шесть».

— И подружки у тебя нет, бедняга.

«Нет. Да и не надо… Кто сейчас о подругах думает…»

Я снова поглаживаю ему морду, снова пытаюсь полакомить его сахаром. Он не берет. И начинает вдруг рассказывать:

«А вообще-то подруга у меня была. Кобылой ее звали. На соседней батарее служила. Три дня назад ее ранило в ногу. Солдаты прирезали и съели…»

Я вздрагиваю. Конь вздыхает:

«Вот вы какие, люди. Что поделать… Небось и меня ждет такая участь…»

— Нет! — вскрикиваю я. — Такому не бывать!..

Он смеется:

«А меня это вовсе не пугает. Понятное дело, мясо надо есть. Что же тут такого?»

Я плачу. И он тоже плачет. Слезы у него крупные. Катятся из уголков глаз. Медленно стекают к губам, оставляя темные борозды на мягкой шерсти.

— Ты напрасно такое думаешь, мой конь, — говорю я, целуя его влажную морду. — Все будет хорошо, ты будешь жить…

Но он уже опять меня не понимает и больше не разговаривает. Иллюзия кончилась. Бог отнял у него то человеческое, что недавно ниспослал ему. И конь теперь опять всего лишь обыкновенное животное с понуро свешенной головой.

Пехота легкой рысцой спустилась к берегу и бегом по льду. Вскоре скрылась в тумане. С пехотинцами двинулись четыре танка и шесть бронемашин. Я зажмурил глаза, чудится, что лед не выдержит их тяжести и вот-вот треснет, начнет ломаться… Если лед не выдержит, Арто Хачикяна привлекут к ответу. Но лед держит. Ай да Арто, молодец, не ошибся.

Я снял свои минометы с позиций и направил вперед.

Волнующий момент. Никак не могу усидеть на месте. Мои минометчики продвигаются вперед, не оглядываясь. На какой-то миг они выныривают из тумана: идут по льду смело, не согнувшись. Во весь рост. Потом вдруг увеличиваются в размерах, входят в полосу тумана и исчезают. Так орлы врезаются в тучу.

С этого берега наша тяжелая артиллерия бьет по позициям противника. В тумане весь этот грохот наводит ужас. Гитлеровцы тоже открыли ответный огонь. Они, видно, разгадали наши действия и теперь отчаянно разбивают снарядами лед, прошивают пулеметными очередями все пространство над рекой.

Лед трещит. Кое-где уже появились полыньи с ледяной крошкой на поверхности. Чего еще ждать? Надо бежать туда, к туману… Я доложил командиру полка, что хочу перенести свой НП на другой берег. Он не возразил. Я велел моему связисту отсюда держать со мной связь. Сахнов закинул вещмешок за спину.

— Ты останешься здесь! — сказал я ему.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Как закрепимся на том берегу, вот тогда и придешь. А пока поищи Шуру и удержи ее здесь.

Сахнов попытался уговорить меня взять его с собой, но я вскочил в сани и погнал коня в туман. Вот так-то, с ходу, легче перейти реку. И перейду непременно. Нет, со мной ничего не случится.

Сани съехали к самому берегу и остановились. Это, оказывается, командир полка схватил за узду моего коня.

— Я тоже с тобой.

Вместе с ним в сани ввалились два его связиста и адъютант.

— И что там сейчас делается? — задумчиво проговорил командир полка.

— Да вроде бы наши уже бьются в их окопах.

Я хлестнул коня, и он понес нас вихрем.

Фрицы лупят по льду. Взлетают в воздух льдины и льдинки, фонтаны воды холодным душем обливают нас.

Впереди я приметил большую полынью. Не дай господь в нее угодить — вмиг концы отдадим, вода-то ведь ледяная. Конь чудом пронесся мимо.

Я крылатый мальчик из сказки. Оседлал волшебного коня и мчусь синей бездной сквозь белые облака…

На льду тут и там лежат трупы.

Мой конь чуть не сбил медсестру с сумкой через плечо. Я схватил девушку за плечи и втащил ее в сани. Из запорошенных инеем ресниц на меня смотрят счастливые глаза. Шура! Командир полка проворчал:

— Черт, дорогу перешла!

Шура уцепилась за бортики саней, чтоб не вылететь на ходу.

Эх, было б время, зацеловал бы ее. Молодчина ты, Шурочка! Груз мой повысился в цене. А ну, мой конь, мой брат, несись вперед! Вперед!..

Вот и желанный берег. Гладкий и не высокий, почти на уровне льда, он вдруг круто возносится вверх. А там, в кустах, деревьях, наши.

Конь вынес сани на берег, промчал по суше еще метров пятьдесят и упал, сраженный, пулей. Мы посыпались из саней. Я залег за спиной своего все еще вздрагивающего коня и застрочил из автомата.

Залег и командир полка. А куда девалась Шура? Убита? Где она? Не вижу ее! Туман. Да и оглядеться-то толком некогда. Конь греет меня. Бедняга в агонии, его бьет дрожь. Он поднимает голову, косит на меня глазом, словно прощается, и голова бессильно опускается на снег. Я ловлю его последнее дыхание, вырвавшееся из окровавленных ноздрей…

Впереди, слышу, стрекочет наш пулемет. Это недалеко, шагах в сорока. Ползу к пулемету. Не смотрю на убитых. Не дай бог, увижу среди них Шуру!..