Олег Кириллов - Стремнина

Да, коллектив он сплотил, даже создал коллектив, к чему тут ложная скромность. Принятое им от Бутенко не было коллективом. То было объединение людей, связанное общим местом работы, и только этим. Две пятилетки завод не знал успехов. Теперь они пришли, в него поверили люди, все становилось как надо, и уже прокручивал он новые замыслы о филиале с комплексом современнейших цехов, с автоматикой и робототехникой — и вот на тебе. Он рискнул всем и, видно по всему, проиграл. А в общем, не проиграл, но доигрался. Может, нужно было стиснуть зубы и подписать тридцать первого марта выполнение заказа, а вывезти коллектор третьего апреля? И были бы похвалы, и премия была б, и все довольны. А вдруг и не так? Вспомнил, как на коллегии снимали директора бурцевского завода Мишу Яковлева. Достаточно было жалобы и приезда комиссии, чтобы сразу раскрыть всю нехитрую механику этого дела. Вывозили через неделю-две арматуру по заказам, а рапортовали по уходу последнего эшелона. И на коллегии стыдное и жуткое обвинение в приписках, почти как обвинение в воровстве. Да оно ничем другим и не является, это деяние. Деньги на премии за перевыполнение берутся ведь у государства. Не заработанные деньги. Миша тогда плакал в коридоре министерства не от обиды, а от стыда. Прошел все ступеньки от бригадира до директора, на заводе отец его все еще работал, в Бурцеве десяток домов родни, которая гордилась им — и вот на тебе, с чем возвращаться?

Вечером приехал Любшин. Привез несколько лимонов, торт. Сели за чай, попутно обсуждая миссию Муравьева. Петр Егорыч злобствовал образцово. Поднял все диспетчерские бумаги, замотал начальника транспортного цеха, заставил писать на имя коллегии докладные трех заместителей и главного инженера. Сам прочесал все записи в регистрационном журнале за целое полугодие. Шел по следам трех заказов, наиболее значительных за эти месяцы, хотя в них все было в порядке. Что ж, это его право.

— Лимоны-то где достал? — Туранов смерть как любил пить чай с лимоном и из Москвы, при оказии, привозил их полный портфель. Вот и теперь взял и выдавил целый лимон в стакан и прихлебывал, блаженно жмурясь. — Красота…

— Случайно достал. Вспомнил про вашу страсть. Позвонил в один буфет, повезло.

— Во-во, — усмехнулся Туранов, — скоро, брат, мне эти чаи сутками распивать в компании Павла Максимовича Бутенко. Имею приглашение на работу лично от него. Хвалил условия. В бюро свой чайник электрический, бутерброды приносят из буфета, нет переработки. Крра-со-та.

— Если что, дойду до Центрального Комитета. — Любшин вертел горячий стакан в руках, как фокусник. — Понимаю положение так, что, если вас снимут, это будет ошибочно. Вредно для дела.

— А это уж не наша с тобой компетенция, Станислав Иванович. Если Центральный Комитет сочтет нужным изменить решение коллегии, то он это сделает и без нас.

— Значит, вы уже настроились, Иван Викторович? Значит, уже и от борьбы отказываетесь?

— А какая может быть борьба? Это ж не матч на первенство по шахматам. Там нужно бороться, доказывать свою компетентность перед соперником. А тут доказывать нечего. Если снимают, то учитывают и твои достоинства и недостатки. Так сказать, дифференцируют. Соотносят одно с другим. И выводят истину: иди, раб божий Туранов, туда, где ответственности поменьше. Где полегче тебе будет. Да ты пей чаек, Станислав Иванович. Богатый у нас нынче с тобой чаек.

Тренькнул звонок телефона. Туранов тяжко поднялся, взял трубку, сел:

— Слушаю, Туранов.

— Отдыхаешь, Иван Викторович?

Секретарь обкома. Вероятно, доложили уже про приезд проверяющего.

— Так точно, Александр Константинович.

— Ну так как настроение?

— Всякое, Александр Константинович.

— Слыхал. Товарищ нынче звонил мне. Просит принять по завершении работы.

— Надо бы принять, Александр Константинович.

— Что ж ты, Иван Викторович, а? Не посоветовался в обкоме. Все сам да сам. Анархист, да и только. Стоять тебе, брат, перед бюро обкома на серьезнейшем разговоре. Ты не думай, что если мы высоко ценим твой вклад в развитие завода, то ты уже обладаешь индульгенцией на любого рода поступки. Получишь по первое число. Что со здоровьем?

— Не знаю. Может быть, простыл.

— Давай выздоравливай. Не время нынче хворать. Дел под завязку. Ну, до свиданья.

Несмотря на тональность разговора, строгого и с заметным привкусом упрека, настроение Туранова повысилось. То ли в голосе секретаря обкома проскользнуло что-то обнадеживающее, то ли сказалось впечатление от недавней встречи на заводе, когда секретарь обкома обошел с ним, с Турановым, некоторые цеха, а во время беседы с руководством предприятия сказал:

— Мы, в областном комитете, видим тот объем работ, который выполняется вашим коллективом. И многие ваши задумки одобряем. Только одна просьба к руководству завода: тщательно вымеряйте свои возможности. Если речь идет о постройке нового цеха, высчитайте все так, чтобы ни в коем случае не снижать выпуск плановой продукции.

Тогда, после заседания, Туранов в доверительном разговоре пожаловался на то, что смежники часто подводят с сырьем, из-за чего всегда и сыр-бор возгорается, а санкций на них за это не накладывают. Во всяком случае, штрафные мероприятия по отношению к поставщику ни в коей мере не портят настроения виновникам. Платят-то из государственного кармана.

Секретарь обкома согласился тогда с ним:

— Да, это недоработка в законодательстве. Полагаю, что скоро эту позицию пересмотрят. Пора уже.

Вот такой был разговор.

А чаепитие после звонка секретаря обкома стало совсем вялым. Каждый из собеседников размышлял о каскаде событий нынешнего дня и прикидывал свою позицию на дальнейшее. Любшина, кроме этого, немного обидела реакция Туранова на его заявление о намерении идти в Центральный Комитет. Почему-то ждал Станислав Иванович более душевного ответа на его слова, ведь Иван Викторович не мог не понимать всю сложность положения секретаря парткома на предприятии, где снимают директора.

Распрощались вскоре. Туранов снова улегся на диван размышлять о житье-бытье, а Станислав Иванович, вышагивая к дому, все больше и больше укреплялся во мнении, что долг его, коммуниста и инженера, заключается нынче в том, чтобы отстоять директора, объяснить товарищам смысл поступка Туранова. Такая возможность ему преставилась уже на следующий день, когда к нему зашел Петр Егорович Муравьев с пачкой бумаг в руках и начался у них тяжкий и надрывный разговор, который, похоже, закончился поражением Станислава Ивановича из-за простого на первый взгляд вопроса, который постоянно задавал Муравьев и на который никак не мог ответить секретарь парткома.

— Как же быть со срывом важнейшего заказа, Станислав Иванович? Вы ж знаете, что некоторых директоров снимали и за меньшие провинности. А тут демонстрация прямо: не виноват я, дескать, в невыполнении. К чему мы тогда придем, если будем каждого срывающего плановые задания слушать?