Олег Кириллов - Стремнина

Он не открывал глаз, все еще перебирая в памяти этапы своих размышлений, и тут услышал, как Туранов полез из кровати, зашлепал босыми ногами по паркету в сторону ванной, как зашумел душ, и пошел по номеру такой плеск и фырканье, будто в крохотную гостиничную душевую влезло стадо неповоротливых бегемотов и пошло там куролесить, радуясь жизни и солнечному утру.

Когда Иван Викторович вышел из ванной, Любшин, уже в спортивном костюме, тщательно выбривал лицо. На спинке стула висели белоснежная рубашка, галстук. Туранов стоял перед ним — громадный, в шерстяных плавках, живот, который сам Иван Викторович называл не иначе как штабной грудью, теперь, без костюма, смотрелся чудовищно некрасиво, седые волосы были аккуратно расчесаны на пробор, и от этого все его лицо смотрелось непривычно; открылся большой, чуток морщинистый лоб, обычно спрятанный спутанным клоком чуприны. Ощущение неодолимой силищи усиливали и руки: гигантские, с крупными ухватистыми пальцами в темной поросли.

— Да-а-а… — только и смог сказать Любшин.

— А что? — Туранов загремел на весь номер и даже, может быть, на коридор. — В молодости боксом баловался. Это сейчас разнесло, а когда-то умел кое-что. Все нокаутами кончал бои. Было… Тренер у меня тогда объявился. Хорошую истину от него я в жизни воспринял. Ты, говорит, Иван, всегда помни, что бой из трех раундов всегда. Первый профукал — жми на второй. Второй не вышел — в панику не кидайся: третий в запасе. Победа у тебя завсегда будет, данные такие, что родителям в пояс всю жизнь поклоны бей. Соберись с силами, внимание сосредоточь — и вперед. Всегда в концовке победа будет. Так вот, Станислав Иванович. Считаю, что сейчас у меня концовка второго раунда. Может, по очкам и проиграю. Но третий-то впереди! Еще с десяток крепких лет. И силушка в жилушках еще имеется. Так что не надо траурных лиц. Пост у меня могут отобрать, работу — черта два! Это главное. Ну, что глядишь? Давай завершай свой туалет и пойдем в буфет пищу физическую принимать. Перед пищей духовной, которой меня в обилии снабдят нынче на коллегии, надо принять и пищу из духовки. Крепче стоять буду.

Через час они вышли из «России» и попрощались на стоянке такси. Дымов и Туранов уезжали в министерство, а Любшин двинулся пешком на Старую площадь. Пропуск уже был заказан вчера, до встречи оставалось немногим более сорока минут.

Как-то оно будет? Чем все кончится — этого сейчас не знал ни один человек в мире. День раскручивал свой маховик с минуты на минуту, в его круговороте задвигались миллионы человеческих судеб, будто шарики в гигантском барабане тотализатора. Скорость все увеличивалась и увеличивалась, происходило смещение путей, интересов, мыслей, целей самым невероятным образом, и поднимался с земли уже получивший нокдаун, чтобы взять победу, и падал счастливчик, который держал свое счастье двумя руками, но в последний момент преждевременно поверивший в свою планиду. Ослепительно вспыхивала нечаянная любовь, и уходила, горестно оглядываясь, преданная дружба. Никто в мире не мог предположить всех коллизий, которые ждали его от первого до последнего солнечного луча, и за эти десять дневных часов у некоторых происходило больше, чем за всю предыдущую жизнь. Об этом думал Станислав Иванович Любшин, подходя к длинному старинному зданию с большими окнами, где придется ему сегодня сдавать один из многих в жизни экзаменов на звание человека, умеющего бороться за того, в кого он верит.

1978—1985