Вячеслав Ковалевский - Брат и сестра

— Ну, это ты врешь! — сказал Шура.

Зоя помолчала немного, потом сказала:

— После этого следовало бы никогда больше с тобой не разговаривать!

— Зойка, не злись! Что ты можешь сделать с хулиганом одна в темном лесу? У него может быть нож.

— А слово? — ответила Зоя, высоко приподняв брови, всем своим видом и тоном выражая удивление — как это Шура до сих пор не знает таких простых истин. — Очень хорошую пословицу мне недавно сказала жиличка внизу, наша партизанка: «Человек — не свинья: его словом убить можно». Человеческая речь — это самое могущественное оружие: оно может пригвоздить человека к месту, чтоб он встал как вкопанный, и оно же может бросить его вперед, на подвиг! Важно только, чтобы ты был абсолютно прав и абсолютно уверен в своих внутренних силах. Ты представляешь себе силу человеческого слова, когда Ленин, стоя на броневике, произносил свою речь в Петрограде? А клятва Сталина у гроба Владимира Ильича Ленина?!

После всего того, что сказала Зоя, брат и сестра сидели теперь молча, как будто бы они отдыхали, взобравшись на трудную для подъема горную вершину.

Внезапно Зоя повернулась на стуле так, что Шура даже вздрогнул. Она смотрела на дверь и прислушивалась. Потом опять прислонилась к спинке стула и со вздохом сказала:

— Нет, не она! Мне показалось, что по лестнице поднимается мама.

Шура попросил ее:

— Зоя, не двигайся, посиди так: ты очень удачно села — замечательно ложится свет. Я хочу поработать карандашом.

Шура встал и торопливо начал доставать бумагу, боясь, как бы Зоя не переменила положения. Но сестра тоже поднялась со стула.

— Нет, Шура, только не сегодня — скоро надо уходить. Ведь сегодня четверг — Ярослав и Петя будут ждать меня. Я только хочу докончить мысль о том, что надо все время работать над самим собой. Помнишь, как тренировал себя Рахметов у Чернышевского, какое значение придавал он закалке воли? А потом, Шурка, дурень ты, — продолжала Зоя, меняя тон, — ну какую ерунду говорил ты о нашей комнате, о том, как мы живем? Разве это зависит не от нас с тобой?!

— Ну ладно, ладно, Зойка! — сказал Шура. — Не приставай. Квартиру получу я! Запомни это и запиши! Я буду художником.

— Само собой разумеется! — сказала Зоя.

— Но одновременно поступаю в авиационный институт на конструкторский. Я это твердо решил. Я добьюсь своего, я получу комнату!

— Шура, в самом деле, ты посмотри, сколько за последние два года выстроили новых домов в нашем районе.

— Конечно! И в первую очередь дают комнаты и квартиры новаторам — рабочим, инженерам, ученым, прежде всего тем, кто по-настоящему работает, кто ведет большую общественную работу.

— Заслуженным педагогам, — добавила Зоя.

— Зойка, ты не смейся и не считай меня хвастуном, но квартира у нас будет!

— Да я и не думаю смеяться. Ведь в самом деле, у нас начали строить удивительно быстро. Старший брат Лизы Пчельниковой возвратился из Комсомольска. Ты подумай, совершенно новый город вырос на Амуре, там, где раньше была одна тайга!

— Зойка! — сказал Шура и обеими руками начал расправлять свой ворот, растягивать его шире, словно ему было душно. — Тебе хотелось бы куда-нибудь поехать?

— А я всюду уже побывала, — произнесла вдруг Зоя не задумываясь, совершенно серьезным тоном. — Хочешь, скажу тебе, где я была, только пообещай, что не будешь смеяться.

— Хорошо, обещаю, — сказал Шура, — только дай, сестричка, сначала я пощупаю у тебя лоб, а кстати и пульс: «Мне что-то не нравятся твои глаза». — Такую фразу обычно произносила мать, если начинала беспокоиться о том, что кто-нибудь из них заболевает.

— Скажи, Шура, — спросила Зоя, которую не могла остановить уже никакая ирония, — бывает ли у тебя когда-нибудь так… понимаешь, появляется такое замечательное чувство… мне начинает казаться, что мне совсем не восемнадцать лет…

— Вношу первую поправку, — перебил ее Шура, — тебе только в сентябре будет восемнадцать лет.

— Начинает казаться, что я живу уже очень долго… что я тоже принимала участие во всем, что создано у нас в стране, во всех замечательных событиях: что я летала вместе с Чкаловым через Северный полюс в Америку, участвовала в спасении челюскинцев, что будто бы и я была среди участников первого полета в стратосферу, что будто бы это и я строила Магнитогорск и Днепрогэс, что и я…

— Остановись, Зойка! — крикнул Шура, схватив ее за руку. — Ответь мне только на один вопрос: тебе не кажется, что это ты придумала порох, перочинный нож и стеариновую свечку?

— Дурачок ты все-таки, Шурка, — сказала Зоя смеясь и, вырывая свою руку, взъерошила, спутала у Шуры на голове волосы. Она тотчас же отскочила, но Шура за нею погнался. Началась обычная у них в таких случаях возня.

Через несколько секунд Зоя уже лежала, брошенная поперек кровати матери, и Шура пытался поймать обе ее руки, чтобы зажать их в свои ладони.

— Нечестно, Шурка, ты дал мне подножку!

— А ты не нападай первая!

Шура задел ногою стул, и он упал с грохотом.

— Тише, Синицын идет! — проговорила Зоя громким шепотом и рванулась с кровати.

Шура мгновенно отпустил ее. Вскочив на ноги и поправляя волосы, Зоя крикнула:

— Трус несчастный!

Шура бросился было за ней опять, но, увидев ее лицо, ставшее вдруг серьезным, остановился. Зоя посмотрела на часы.

— Хватит! — сказала она. — Я не хочу, чтобы мальчикам пришлось меня ждать.

— Кто тебя держит? Уходи, пожалуйста, поскорее, из-за тебя я никак не могу начать химию.

Шура снял с гвоздя демисезонное пальто Зои и, подавая его, предложил, совершенно меняя голос и ломаясь, давая этим понять, что перед ним теперь уже не девятиклассница, а педагог, отправляющийся на диктант в школу:

— Наденьте, пожалуйста, Зоя Анатольевна, вечером стало свежо, а к ночи совсем будет холодно.

Зоя вырвала пальто и, не надевая его, а просто накинув на плечи, вышла в коридор, но тотчас же вернулась и торопливо проговорила:

— Шура, не забудь воды принести. Обязательно с вечера принеси, а то забудешь. Два ведра!

Подойдя к столу, она сунула руку под платок и полотенце, которыми был закрыт обед.

— Ой, совершенно холодный! Шура, сейчас же подогрей — мама должна прийти с минуты на минуту.

Крутая деревянная лестница с шестнадцатью скрипучими ступеньками всегда казалась Зое слишком длинной. Чтобы не было так скучно подниматься по ней и спускаться по нескольку раз в день, Зоя обычно закрывала глаза и ставила перед собой задачу: пройти лестницу «наизусть» с обязательным условием — не считать ступенек. Прислушиваясь к своему внутреннему ритму и вспоминая с давних пор заученное расстояние, Зоя в большинстве случаев безошибочно угадывала последнюю ступеньку. Так сделала она и сейчас, хоть и торопилась в школу; она даже усложнила себе задание: спустилась с закрытыми глазами не только по лестнице, но прошла «наизусть» и нижние сени, а также тамбур выходных дверей, сошла по шести ступенькам наружного крыльца на землю и здесь, одновременно втягивая всей грудью воздух, удивительно свежий и пахнущий сырой землей, она широко открыла глаза и чуть не ахнула. На западе, левее Тимирязевского парка, на совершенно чистом небе стояла луна (и все, что было на небе, удваивалось такой же картиной на земле — отражалось в разлившейся между огородами по луговине весенней воде), стояла луна, освещенная только лишь по самому краешку давно уже ушедшим за горизонт солнцем, — светил только что народившийся месяц, такой еще тоненький, что его свет не мешал видеть все остальное тело луны, находившееся от солнца в тени и сейчас имевшее такую окраску, как будто Зоя смотрела на эту часть луны через закопченное стекло. А в одну линию с месяцем, создавая впечатление астрономической шарады, пристроились две одинаковые звездочки. Зоя сразу угадала: Кастор и Поллукс — близнецы.