Вячеслав Ковалевский - Брат и сестра

— Однажды Шура Космодемьянский пришел в ресторан «Арагви» и заказал себе щец!

Еще неизвестно было, какое за этим последует продолжение, а вокруг уже раздался хохот. Ната Беликова подошла слушать поближе. Зоя видела, что несколько ребят также прекратили работу. Она могла бы несколькими словами сбить настроение у Терпачева и заставить его прекратить зубоскальство, — Зоя хорошо умела это делать, но ей не хотелось, чтобы ее вмешательство было бы всеми принято как заступничество за ненаходчивого брата. Ее возмущало добродушие Шуры — с какой стати он терпит шутовство Терпачева?

Но в это время начали раздаваться голоса тех, кого поведение Терпачева тоже возмущало. Первый запротестовал Коля Коркин:

— Витька, замолчи, ты определенно мешаешь работать!

К нему присоединился Димочка:

— В самом деле, Терпачев, брось паясничать!

— Допрыгается до персонального дела, — сказал и Петя Симонов.

Терпачев, сделавший вид, что не обращает внимания ни на Коркина, ни на Кутырина, ответил только на последнее замечание:

— Петька, что с тобой? Это же нетактично, ты мешаешь публике дослушать драматический эпизод из жизни известного посетителя ресторанов.

И продолжал:

— На этот раз в ресторане «Арагви» Шура Космодемьянский попросил себе кислых щей…

Лиза не дала ему продолжать. Она догадалась, почему молчит Зоя, и сказала, подойдя к Терпачеву:

— Виктор, я тебя очень прошу, уходи домой, если ты не понимаешь, зачем мы сюда пришли! Ты сам ничего не делаешь и другим мешаешь.

— Одну минуту, — сказал Терпачев, — я только закончу и больше не буду. Нельзя допустить, чтобы такой эпизод из жизни Шуры Космодемьянского остался для человечества неизвестным… Я больше не буду повторять, что на этот раз заказал себе Шура Космодемьянский. Когда ему подали кислых щей…

Когда Терпачев это произнес, Ната Беликова взвизгнула: «Ой, не могу!», а Шварц, сидевший на пустых носилках, зажав ладони между колен, повалился на бок, обессиленный смехом.

Терпачев продолжал:

— Шура съел полтарелки щей. Вдруг его сосед по столу вскочил и с ужасом закричал, схватив Шуру Космодемьянского за руку: «Гражданин, опомнитесь, что вы делаете?! Ведь у вас в тарелке карабкается таракан!» — «Ну и что же? — сказал Шура Космодемьянский. — Пускай себе карабкается, все равно никуда не вылезет!»

Зоя с недоумением смотрела на Шуру: неужели он и теперь не возмутится? Но Шура по-прежнему спокойно улыбался среди хохочущих товарищей и продолжал наваливать на носилки щепки, стружки и комья высохшей извести. Впрочем, на этот раз не удержался от смеха и Петя Симонов; даже Лиза Пчельникова смеялась.

Иван Алексеевич, услыхав бурный взрыв хохота, направился на участок девятого «А». Он давно уже хотел посмотреть, как идут там дела, но пока пробирался в этот угол, к нему со всех сторон подходили ребята и задавали различные вопросы; отвечая им, Иван Алексеевич, как всегда, увлекался и подолгу задерживался то около одного класса, то около другого.

В шестом классе поднялся спор о названии цветка, — вроде того, что произошел на прогулке у Ирины и Зои: маленький ли это, еще не развившийся одуванчик или же «мать-мачеха»?

Огорченный тем, что у ребят могут возникать вопросы там, где и без того все само собой очевидно, Иван Алексеевич сказал:

— Нельзя на родной земле жить, как в чужой гостинице! Надо знать, что вокруг тебя растет, живет, цветет и дышит!

Потом Ивану Алексеевичу надо было посмотреть, в каком состоянии находятся трехлетние саженцы яблонь и груш, несколько дней назад привезенные из Тимирязевского питомника и пока что прикопанные землей рядом с липками, как раз на границе участка девятого «А»; саженцы оказались в превосходном состоянии. Тут же под присмотром Ивана Алексеевича восьмиклассники начали переносить деревца к приготовленным ямам.

Вот здесь-то Иван Алексеевич и услыхал шумный смех у девятиклассников. Он сразу понял обстановку, одним взглядом оценив, много ли они уже успели сделать. Не мог он, конечно, не заметить, что большинство ребят столпились вокруг Терпачева и бездельничают.

— Не вижу ваших успехов! — сказал Иван Алексеевич. — Вы рискуете остаться в хвосте. Десятые вас обогнали, а ведь их участок захламлен не меньше, чем ваш, если не больше.

Иван Алексеевич, желая поднять дух у ребят, вынул из кармана записную книжку и сказал:

— Посмотрите, друзья мои, этот план. Здесь, где вы сейчас работаете, будет один из лучших уголков сада! И все это создадите вы сами, собственными руками!

К Ивану Алексеевичу со всех сторон начали подходить ребята. Люся Уткина не стала обходить деревце, она хотела перешагнуть яблоньку, но высокий каблук туфли зацепился за ветку, Люся упала с размаху на корневище и под нею что-то хрустнуло и затрещало.

Язев крикнул, когда Люся только еще падала: «Что ты делаешь!» — и с перекошенным от страдания лицом рванулся, чтобы поддержать Люсю, но не успел. Испугавшая криком Ивана Алексеевича, Люся быстро встала на ноги, как будто под нею что-то горело. А он, опустившись около яблоньки на одно колено, — нагибаться ему было трудно, — осматривал и ощупывал пальцами сломанный боковой корень.

— Что ты наделала! — говорил он с дрожью в голосе от внутренней боли. — Нет, вы посмотрите, что она сделала!

Люся молчала, лицо у нее покрылось красными пятнами. По привычке, ища у Терпачева сочувствия и поддержки, она взглянула на него. Он ободряюще подмигнул ей, боковым движением головы указав на Язева: чудит, мол, старик, что с него спросишь!

— Петя! — крикнул Иван Алексеевич, не выпуская из рук корня и оглядываясь по сторонам, но ничего не видя из-за столпившихся вокруг него учеников. — Где Петя?

Когда Симонов протолкался к нему, Иван Алексеевич сказал:

— Петя, беги домой, принеси древесный уголь! Живо!

Стыдясь своей внезапной вспышки, он поднялся, отряхнул колени и, достав ослепительно белый под солнцем платок, принялся тщательно стирать с пальцев налипшую землю. Ему было досадно, что он не мог сдержать себя в присутствии ребят. Помолчав немного, он заговорил:

— Без деревьев, без их плодов на земле не существовало бы и человека. На месте нашего правительства я бы издал закон: каждый человек в Советской стране обязан за свою жизнь посадить хотя бы одно деревце!

Он посмотрел на Люсю Уткину, и вдруг вместо обычного «ты» Иван Алексеевич сказал ей холодное, чужое «вы», точно она училась в какой-то другой школе, а не у него:

— А вы, я думаю, не посадили еще ни одной былинки, а уже ломаете деревья.

Зое стало жаль Люсю. Не такой уж она совершила тяжкий грех. Ну, упала, споткнулась, так разве Люся это сделала нарочно? Зачем Иван Алексеевич так много говорит об этом? Зоя испытывала совершенно непривычное для нее чувство неловкости за учителя, которого она так уважала.