Вячеслав Ковалевский - Брат и сестра

На собрание комсомольской группы класса остались после уроков все комсомольцы: Лиза Пчельникова, Дима Кутырин, Зоя и Шура Космодемьянские, Петя Симонов, Терпачев, Люся Уткина, Шварц, Коля Коркин, Ната Беликова, Косачева, сидевшая на одной парте с Зоей, бесцветная, вечно ноющая девочка, при малейшей обиде начинавшая плакать. Кроме того, осталась новая комсомолка, поступившая в девятый «А» в середине года, Люба Пастухова, переехавшая в Москву вместе с родителями из Свердловска.

Как всегда, протокол вела Пчельникова, — никто, кроме нее, не успевал так добросовестно, подробно записать выступление каждого товарища и потом, не позже следующего дня, аккуратно переписать протокол начисто.

Совсем не так прошло и, главное, совершенно не так началось собрание, как намечала это Зоя. Терпачев спутал все ее планы.

Не только не удалось выступить ей первой и привести слова Ленина, она не успела даже упомянуть о вопросе, стоявшем на повестке дня: «Борьба с неуспеваемостью и плохой дисциплиной».

Терпачев поднялся, как только Зоя объявила собрание открытым, и сказал:

— Товарищи, прошу слова для внеочередного заявления!

— Подожди, — хотела остановить его Зоя, — мы еще не утвердили повестку дня.

Но Терпачев сделал вид, что он не слышит. Глядя куда-то в окно поверх Зои, сидевшей за столиком для преподавателей, он продолжал, повышая голос:

— Товарищи, я сознаю, что совершил отвратительный поступок. Я не хочу оправдываться или сваливать часть вины на других, говорить, что я не один выпил всю бутылку вина. Я совершил поступок, недостойный комсомольца. Я за него должен ответить. Школа нам не для того дана, я, конечно, совершил безобразие. Какое бы решение ни приняла наша комсомольская группа, я считаю, что я заслуживаю любого наказания.

Все были ошеломлены. Гордый, самоуверенный до развязности, Терпачев, всегда находивший оправдание для любого своего поступка, любовавшийся каждым своим жестом, вдруг во всеуслышание, на глазах у всех, признает себя виноватым. Было чему удивиться. Зоя в первую минуту даже растерялась. Но она быстро овладела собой, как только заметила в выпуклых, холодных глазах Терпачева выражение все того же самодовольства и любования своей первой ролью, — ведь он опять решил сыграть первую роль, предупредить какое бы то ни было обвинение.

В это время быстро поднялся со своего места Шварц и, выйдя в проход между партами, чтобы Терпачев не заслонял его от Зои, начал:

— Я тоже признаю…

Но Зоя не дала ему говорить. Она резко застучала ладонью по столу и, поднявшись, сказала:

— Каждый, кто хочет говорить, получит слово, но существует установленный порядок ведения собрания, и вы обязаны ему подчиняться.

— Не мешай человеку говорить! Зачем ты перебиваешь Терпачева? — крикнула Люся Уткина, у которой на лбу, на щеках и на подбородке резко проступили неровные розовые пятна.

Петя Симонов вскочил, с треском откинув крышку парты, и крикнул:

— Ты, Уткина, лучше расскажи, как вчера драпанула с Витькой из сада, бросила работу!

— Мне дадут говорить или, может быть, кой-кому не выгодно, чтобы я выступал? — с угрожающей загадочностью спросил Терпачев, перекрывая своим голосом, привыкшим к выступлениям со сцены, поднявшийся в классе шум.

Когда Зоя восстановила порядок и повестка дня была утверждена, Терпачев, получив слово, заговорил вновь (теперь уж не было смысла лишать его этой возможности и выступать само́й первой, как это намеревалась сделать Зоя раньше).

— Про вино я уже сказал. Продолжаю: я признаю также, что по-хамски вел себя с Иваном Алексеевичем Язевым. Конечно, это невежливо. Я это понимаю. Я это осознал. Я должен извиниться перед товарищами за то, что своим поведением с Язевым мешал классу нормально работать. Я осуждаю свой поступок с Язевым так же, как осуждаю историю с бутылкой Коркина.

Как только он произнес фамилию Коркина, Ната Беликова, вспомнившая соску на бутылке и оранжевую ленточку, не удержалась и прыснула от смеха. А Дима Кутырин спросил:

— Ты как же, Терпачев, через соску тянул вино или как?

Раздался смех, в классе стало шумно. Зоя тоже не могла удержаться от смеха, но быстро овладела собой и водворила порядок. После того как упоминание о соске вызвало такое неудержимое веселье, с Терпачева сразу сошел напускной вид превосходства над другими; почувствовав, что с его выступлением, рассчитанным на то, чтобы предупредить события, что-то получается не совсем так, как он ожидал, Терпачев замялся и голосом, утратившим нотки самолюбования, проговорил:

— Что же смеяться? Я же вам сказал, что признаю свою вину с бутылкой Коркина.

— Не трогай Коркина! — вдруг крикнул Петя, сильно стукнув кулаком по парте.

Зоя хотела его остановить.

— Симонов, я тебе не давала слова!

Но Петя не унимался. Он встал и с возмущением сказал:

— А зачем Терпачев копает под Коркина?! Коркин даже не понюхал, — это девчонки подложили Коркину! Ты лучше, Витька, объясни комсомольцам, как ты из сада дезертировал с Уткиной! Почему бросил работу? Рано вы начали с нею вить свое гнездышко!

Зоя поднялась, чтобы остановить Симонова, но он сам сел на место, и Терпачев, вдруг опять оживившись и высоко подняв голову, сказал, сделав вид, что он ничего не слышал про «гнездышко»:

— Вы хотите, чтобы я сказал про работу в саду? Очень хорошо! Вы хотите знать мое мнение? Пожалуйста! Главным виновником плохой работы в саду и расхлябанной дисциплины в классе я считаю Космодемьянскую! Она потеряла у нас авторитет, она зазналась!

Сразу вскочили и начали просить слова Коркин, Лиза Пчельникова и Симонов, кричавший громче всех. Петя Симонов, угрожающе откинув широким жестом со лба болтающиеся перед его глазами пряди волос, требовал:

— Зоя, дай мне слово — я вправлю ему мозги!

— Где же порядок?! — кричала Люся. — Космодемьянская не умеет вести собрание!

Ее крепко задело «гнездышко» Симонова. Она злилась, но понимала, что эту занозу надо не замечать, раз уж терпит ее даже сам Терпачев.

Зое не удавалось восстановить порядок. Все старались перекричать друг друга:

— Зойка сама виновата!

— Ничего подобного — она ни в чем не виновата!

— Как тебе не стыдно!

— Правильно!

Когда Зоя получила возможность сказать, то заявила:

— Товарищи, мы не умеем вести себя на комсомольском собрании. На нашей комсомольской группе лежит большая ответственность. Неужели мы не оправдаем доверия? Неужели нам придется обращаться за помощью к старшим и просить их разобраться в наших собственных делах? Ведь это же будет позор!

В это время директор, уже давно услыхавший шум, разносившийся по коридору откуда-то со стороны старших классов, распахнул дверь в девятый «А» и, появившись на пороге, здоровый, крепкий и, как всегда, улыбающийся при виде ребят, которых он любил независимо от их возраста, спросил: