Василий Цаголов - Набат

Обо всем этом генерал сказал собравшимся.

— Обстановка сложилась так, что мы обязаны принять решение немедленно. Спросить совета нам не у кого. Думаю, что командарму сейчас не легче нашего, иначе бы он дал знать о себе… Еще раз повторяю, у нас остались считанные часы. Со штабом фронта связи нет.

Наступила тишина: в печурке шипели поленья, в углу попискивал зуммер.

— Оборонять Ракитино мы можем, — нарушил тягостное молчание полковник Чанчибадзе. — Но и ребенку понятно, что врагу упорство только на руку. Вряд ли мы скуем его основные силы. Бои показали, что неприятель стремится смять наш левый фланг, овладеть Ольхово, выйти к Москве с северо-запада и тем самым в короткий срок завершить операцию на правом крыле фронта. Мы не можем допустить этого.

Майор, сидевший рядом с Чанчибадзе, смотрел на него снизу вверх странным взглядом. То у него закрывались глаза, то хмурился высокий лоб. Когда комдив кончил говорить и сел, майор, оставаясь в том же положении, сказал:

— А я считаю, что хватит отступать! Мы будем драться до последнего. Обязаны умереть, но не отступить. Хватит!

Майор схватился за голову:

— Сколько…

— Мы не отступаем, а маневрируем, товарищ майор, — резко оборвал его Масленкин. — Возьмите себя в руки.

Генерал удивленно взглянул на полковника: ну уж, если он заговорил, значит, люди понимают ответственность.

— Я сказал то, что думаю!

— Каждый из нас готов умереть, если он будет знать, что его смерть приведет к победе. Отходить даже из стратегических соображений командования трудно, — откликнулся Чанчибадзе. — Противник обошел нас и угрожает Москве. Мы обязаны в этой обстановке отойти, занять новый рубеж и грудью преградить ему на нашем участке путь к столице.

В эту минуту генерал понял, что нелегко будет командирам отдавать бойцам приказ оставить Ракитино. Большую ответственность он взял на себя.

— Нельзя, товарищи, считать противника глупым. Зачем ему топтаться у Ракитино, если цель его наступления — Москва. Он оставит здесь одну, ну, две дивизии, а с основными силами двинется на Ольхово, — поддержал Чанчибадзе полковой комиссар Ганькин.

Генерал приоткрыл дверцу, и в печурке загудело.

Ополченцы вгрызались в землю, чтобы он, Хетагуров, мог осуществить им же предложенную Ставке идею круговой обороны, а теперь он отдаст приказ отойти на новый рубеж. А не спешит ли?

Майор не давал ему сосредоточиться. Он понимал его, но не оправдывал. Командир не имеет права терять контроля над собой, от него зависит судьба людей, которые верят ему, готовы на любой подвиг.

— Товарищ майор, — произнес Хетагуров, — я отстраняю вас от руководства штабом дивизии.

Майор поднялся, вытянул руки.

— Сдайте штаб своему заместителю.

— Капитан Стоценко убит, — хрипло произнес майор.

— Начальнику оперативного отдела.

— Майор Ануфриев тяжело ранен в голову.

— Ну, хорошо, отправляйтесь к себе и ждите указаний комдива.

Хетагуров проводил взглядом майора, и когда тот вышел, спокойно продолжал:

— Товарищи, вы меня поняли? Противник перерезал шоссе, опередил нас. С рассветом может совершить марш на Ольхово, я не оговорился: марш, потому что на его пути нет войск. Прошу, товарищи командиры, правильно оценить обстановку.

Генерал обратился к начальнику оперативного отдела:

— Кавалерийским дивизиям сегодня в двадцать ноль-ноль скрытно отойти к каналу. Кавалеристы нам понадобятся, предстоят и жаркие бои, и контрнаступление. Прошу кавалеристов не задерживаться.

Генерал встал, крепко пожал комдивам руки.

В землянке стало просторней.

— Оставшихся прошу выслушать внимательно.

Хетагуров продолжал стоять:

— Артиллеристам в двадцать ноль-ноль сосредоточиться на дороге в направлении на Ольхово. Орудия зарядить и катить руками, стволами в сторону неприятеля. В двадцать один час с позиции скрытно от врага снимаются пехота, ополченцы и мотоциклетный полк. Мы не отступаем из города, товарищи, а даем бой противнику. Есть ли вопросы? Тогда приступайте к выполнению приказа, который вы сейчас получите.

Очнувшемуся Асланбеку показалось, что ноги придавлены каменной плитой, а склонившийся над ним Джамбот старается вцепиться ему в горло. Асланбек попытался сбросить с себя плиту, но не слушались руки, они были словно ватные, и глаза не открывались.

Наконец он разомкнул веки, и сразу же над ухом тявкнула собака, а вслед за этим раздался чей-то приглушенный голос:

— Тише, дура!

Асланбек попытался приподнять голову, но она словно чугунная. Кто-то рядом зашептал:

— Живой? Ну и ладно… Лежи, уже приехали. Вот сейчас втяну сани во двор и прикрою ворота.

Что за черт! Смотрел во все глаза и ничего не мог понять. Где он? Хотел спросить, куда его везут, но человек исчез.

Из избы вышел мужчина в длиннополом пальто нараспашку, в валенках, спустился по ступенькам.

Асланбек скосил на него глаза и почувствовал, что снова куда-то проваливается.

— Внучек, ты никому на глаза не попался?

— Ни-ни!

— Похоже, к утру завьюжит.

— В степи, дедушка, воет, с ног сбивает.

Дед склонился над Асланбеком.

— Крепко же ты стянул его.

Дед долго возился над узлом, но веревка не поддавалась, и он велел принести нож. Внук как будто ждал этого момента, вытащил из кармана складной нож. Старик перерезал веревку, подхватил раненого и попытался приподнять, да закряхтел.

— Подсоби, внучек… Будто свинцом налитый.

— Замерз, оттого и отяжелел, — важно заметил мальчик.

— За ноги берись, Семушка, — торопил дед, оглядываясь на калитку.

Асланбека поволокли к крыльцу, запыхались, пока подняли по скользким ступенькам. На высоком крыльце отдышались: дед беззубым ртом судорожно ловил воздух, а внук то и дело громко сморкался.

— Еще чуток, Семушка, — упрашивал дед. — Поднатужься. А ну как кто забредет, — шептал он прерывистым голосом. — Беду наживем, человека погубим.

Собрав остатки сил, перетащили через порог и сами повалились рядом.

— Фу, упарился.

Не вставая с пола, дед вылез из пальто.

Асланбек лежал без шапки, в густые волосы забился снег, на ресницах застыли льдинки. Он смотрел на деда: «Попал к своим, опять повезло мне».

— Не бойся, милый, ты у своих. Это тебя Семен Егорыч спас, мой внук, значит.

Дед встал на колени, смахнул с Асланбека снег.

— Вот он. Теперь ты спасен, будешь долго жить. Как бы из того света явился к нам.

Семен мял в руках шапку, переминаясь.

— А меня, значит, величать Михеичем… А ну, Семен Егорыч, давай разденем гостя да на лежанку уложим, пусть отогреется. Куда же тебя ранило?

В сознании Асланбека все перемешалось: мать, родник, пес, взвод, комиссар… Джамбот. Он опять потерял сознание.