Василий Цаголов - Набат

Не подозревая, с кем имеет дело, не оглядываясь, Асланбек сказал строгим тоном:

— Дорогой, иди туда, откуда ты пришел. Да, да. Сиди в своем окопчике и наблюдай за гансом. Эй, куда ты убежал, Яша?

За спиной у Асланбека засмеялись, он развернулся и, щелкнув каблуками замерзших сапог, вытянулся по команде «смирно» (как выражался Яша: «Ешь глазами начальство — минуешь гауптвахту») и вперился в командира полка, а затем скосил взгляд на его спутников и обомлел.

— Товарищ…

Асланбек вытаращил глаза, не веря самому себе.

— Товарищ генерал?

— Так точно, — улыбнулся генерал.

Командир полка и батальонный переглянулись:

— А почему вы не делаете зарядку? — спросил генерал. — Испугались мороза?

— Никак нет! Я уже. Это мой товарищ испугался.

Асланбек оглянулся:

— Ай, ай, убежал.

— Вот как.

Генерал задумчиво смотрел в сторону немецких позиций:

— Товарищ боец, а вы знаете, что вас ждет сегодня?

— Бой! — спокойно ответил Асланбек.

Командир роты выступил вперед и, улучив момент, дернул Асланбека за расстегнутую шинель.

Генерал поморщился: «Ротный перед боем заботится о заправке, черт возьми… В мирное время, наверное, от него доставалось всем за окурки и плохо прибранную постель. А научил ли он бойца в первом же бою вступить в единоборство с немецким танком, победить стальную махину бутылкой с горючей смесью и самому остаться живым?»

Генерал смотрел на Асланбека, и боец увидел, как в глубине прищуренных глаз, над которыми чернели широкие густые брови, вспыхнула улыбка. Показалось, что он встречал генерала и раньше, но не мог вспомнить где: «Не сойти мне с места, если генерал не с Кавказа! Посмотри на его лицо и нос и скажешь, что он осетин. — Кажется, и он узнал меня. Кавказец почти всегда узнает своего земляка», — а вслух сказал, медленно взвешивая каждое слово, что было так не похоже на него:

— Товарищ генерал, один раз, два раза, много раз я себя спрашиваю: «Почему враг на нашей земле?» И не знаю… Наверно, голова у меня не такая. Но вы, товарищ генерал, не подумайте, что я как соломинка. Нет, я крепко стою на ногах.

Генерал испытующе смотрел на бойца, но тот не отвел глаз.

— Сейчас на морозе не время рассуждать, тем более у противника под носом. Но скажу вам откровенно, что и меня мучает та же мысль. Враг у стен Москвы! Это… Да я бы собственной рукой застрелил того, кто посмел бы сказать мне такое до войны… Вот закончим войну, победим и тогда разберемся во всем. Поверьте мне, что такой день наступит.

— В это я верю!

— Вот и хорошо, — проговорил генерал, а про себя подумал. «Посмотрим, каким ты будешь в бою. Но на труса не похож… У волевого, смелого командира в бою все герои, бьются до последнего патрона», — генерал молча протянул руку:

— Победим врага и непременно встретимся. Не забудьте пригласить меня к себе в гости.

— Никак нет, товарищ генерал. Но где вас найду? Имя не знаю, ничего не знаю. Дома скажу: «Видел генерала, руку мне пожал», — не поверят, смеяться будут.

— Гм! Ну, давайте познакомимся: Хетагуров.

— Вы осетин?

Хетагуров засмеялся, вынул пачку папирос, отошел:

— Да. Моя Родина — Осетия, я родился в горах. Ирон дæ? [42] Ирон дæ? — Ты осетин? Из какого ущелья?

Генерал порывисто шагнул к бойцу, положил руки на плечи, смуглое лицо засветилось.

— Нет, нет…

Сползли с плеч Асланбека руки генерала, закурил он.

— Я… кабардинец я. Простите, товарищ генерал, у меня друг осетин, — проговорил Асланбек. — А товарищ по окопу одессит, — он поискал глазами Яшу, но того не было видно. — Он вот только что был здесь.

— Передайте ему, пусть воюет храбро, как его деды. Каждую позицию, каждый метр советской земли будем защищать до последней капли крови.

— Будем крепко воевать!

— До свидания!

— Счастливого пути.

Асланбеку было приятно, что у генерала сильная рука.

— Да, а кто стрелял ночью? — обратился генерал к полковнику.

— Боец, сдали у него нервы.

— Понятно, первая ночь на передовой.

— К утру страх пройдет.

— Прикажите сегодня же соединить окопы траншеей.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

— Во всех отношениях это лучше одиночных окопов.

— Разумеется.

Генерал Хетагуров и сопровождающие его командиры ушли, а восхищенный Асланбек смотрел им вслед: «Вот это да! Осетина встретил и где? На самой передовой… Сегодня же напишу домой».

Из-за дерева вышел одессит.

— Чтобы я не дошел туда, куда я иду, если ты не идиот.

— Я?!

— Ты знаешь с кем разговаривал?

— С генералом Хетагуровым.

Хотел Асланбек поделиться радостью, что генерал-то осетин, но передумал. — Правильно. Притащились Петро, сержант, за ними, поеживаясь, Слава.

— Кого принесло с утра пораньше? — спросил сержант.

— Земляка я встретил… Самого генерала Хетагурова, — мой сосед по Одессе, можно сказать, в одном доме живем.

— Завидую тебе, земляка ты встретил, — сказал Слава и ушел в глубь леса.

— Еще бы! Повезло, — воскликнул нисколько не смутившийся Нечитайло.

— Яша, тебе не стыдно? — подступил к нему Асланбек.

Предрассветную тишину прорезала длинная пулеметная очередь. Друзья кинулись к окопам.

С каждой почтой Тасо ждал весточку от сына, но Буту молчал. Отец терялся в догадках, думал-передумал всякое, пока однажды не получил письмо на свое имя. Почерк на конверте чужой, размашистый, и почувствовал Тасо, что пришла к нему беда. Дрожащей рукой вскрыл конверт.

Воинский начальник коротко сообщал, что красноармеец Сандроев пропал без вести в боях на дальних подступах к Киеву. Снова и снова Тасо вчитывался в бегло написанные строчки и никак не мог взять в толк, что значит «пропал». Или он должен погибнуть на виду у всех, в схватке, проявив мужество, как подобает мужчине, или, если он жив, должен быть в строю, вместе со всеми. Странно: пропал без вести. Слова какие-то незнакомые.

Допустим, сын погиб в разведке, и вокруг не оказалось ни одного свидетеля. Ну, а потом, после боя, должны же найти бойца и похоронить? Разве не так поступали они в гражданскую войну? Никто не пропадал. Кто погибал, а кто переходил к врагу. Что-нибудь одно… Значит, если Буту нет среди погибших, то он жив и прячется? Выходит так. Но тут же Тасо отогнал коварную мысль: не мог его сын бросить полк, он не трус, на Буту можно положиться в чем угодно, клятву даст отец, что он не предаст товарищей. Никому не сказал Тасо о случившемся, только еще больше помрачнел, лицо стало землистым. Эх, лучше бы пришла весть о смерти Буту: перенести горе помогли бы люди, оплакивая его.

Однажды ночью Тасо вспомнил о райкоме партии и ужаснулся: как он до сих пор не пошел к Барбукаеву и не выложил все начистоту? Выходит, утаил новые данные о себе. Конечно, о себе. Сын и он — неотделимы.