Василий Цаголов - Набат

Наплакавшись, взялась перестилать постель и нашла под матрацем знакомый с детства истертый кожаный кошелек матери. Снова заплакала глухо, в подушку.

Очнулась, когда во дворе уже совсем рассветало. Разжала онемевшую руку, и на пол упал кошелек. Сердце подсказало ей открыть его. Марийка подняла кошелек, и словно к ней прикоснулись теплые руки матери.

Собравшись с духом, открыла и нашла в нем записку:

«Милая сестра, прости своего Никиту, если он обидел тебя когда-нибудь. Не сумел я дать тебе счастья. Немец, проклятый душегуб, помешал, исковеркал нашу тихую жизнь. А много ли надо было нам? Вот что, сестра моя, в кошельке монета. Этот царский червонец перешел к матери от нашего деда. Сохрани его, как память… Прощай, моя Марийка. Твой брат».

Тут силы оставили ее, и она опрокинулась навзничь.

Неизвестно, сколько она была без сознания. Когда пришел Тасо, то застал ее на полу.

В тот же день бригадир и Дунетхан отвезли Марию в больницу, а перед тем, как вернуться в аул, зашли к Барбукаеву.

Секретарь внимательно перечитал письмо Никиты сестре, взволнованно заходил по кабинету.

— Сколько трагедий…

Секретарь позвонил в больницу и справился о Марии. Ему ответили, что ее отправили в город, но на выздоровление надежд почти никаких.

Барбукаев повесил трубку.

— Враг разметал людей по земле, исковеркал сотни, тысячи жизней.

Тасо вспомнил утреннюю сводку и сразу почувствовал испарину на лбу, провел по нему рукой:

— Понять не могу… Враг продвигается вперед.

Барбукаев сложил руки на груди.

— Положение очень серьезное. Конечно, в панику впадать мы не будем, не для этого говорю с вами. Напрячься, с силами собраться призывает нас партия. Дунетхан, ты беспартийная, но о тебе мне говорил Тасо, хорошо, что втягиваешься в дела аула. В стороне может быть только враг… Что пишет Хадзыбатыр?

— Воюет, о сыновьях спрашивает.

Дунетхан смотрела в упор на секретаря.

— Он опять нашел свое место, — потер виски Барбукаев. — Вот что, товарищи, в других аулах народ выделил в фонд Красной Армии продукты из своих запасов. Подумать надо и вам. Знаю, что аул небольшой, можно вместить в шапке. Но сейчас в стране все на учете, все до нитки! Готовиться надо к трудным дням. Мы уверены, что Красная Армия остановит врага.

Секретарь сел за стол, продолжая:

— Но ей надо помогать, не щадя сил. Людям следует это внушать так, чтобы не вызвать в их душах смятения.

— Зачем внушать? — Тасо побарабанил худыми пальцами по краю стола. — Другими стали люди, понятливыми.

— Так, так, — закивала Дунетхан.

Ночью они вернулись в аул. Прежде чем расстаться, бригадир, подумав, сказал:

— Утром приходи на нихас.

— Опомнись, что ты говоришь?

Он словно не слышал:

— Поговори со стариками.

— Ты смеешься?

— Все, что слышала от Барбукаева, — передай им. Он доверился тебе, мне… От коммунистов у него секретов нет.

— Нет, нет! С каких пор я коммунистка?

— Мне трудно. Опять…

Он схватился за грудь, пошел к своему дому, остановился.

— Каждое слово обдумай.

Догнала его, дотронулась до плеча:

— Хорошо, не сердись.

Он улыбнулся ей одобряюще.

Ей доверяют! Сам Барбукаев. Барбукаев… О муже спросил. А не он однажды, в райцентре, проехал мимо на бидарке, отвернулся от нее, перевел коня на быстрый шаг? Он. Что же случилось с ним теперь? Может, в ней изменилось что-то?

Секретарь райкома поручил Тасо и ей рассказать людям правду. Она найдет такие слова, чтобы люди обрели силу для долгого и трудного пути.

Зажгла Дунетхан керосиновую лампу и взялась писать мужу. Она старательно выводила крупные буквы:

«Здравствуй, отец моих детей! Пусть в тот день, когда ты получишь мое письмо, кончится война, и чтобы ты с сыновьями вернулся домой. У нас все, как я тебе писала вчера. Плохо было ночью твоему другу Тасо. Сердце разрывается, когда я смотрю на него. Эх, знал бы ты, как всем нам трудно без вас. Столько забот свалилось… О лошадях я тебе писала. Ну ничего. Была в райкоме. Барбукаев говорил о тебе. Хадзыбатыр, как ты думаешь, что, если я подам в партию? Фатима выучилась в городе на трактористку. Залина ушла на фронт. У нас все живы, только Тасо болеет. Ты еще не нашел Асланбека?»

Дунетхан уронила голову на стол и заплакала.

Остаток ночи Дунетхан не спала, ходила по дому и в который раз мысленно начинала свой разговор со стариками.

Утром, едва взошло солнце, она была во дворе и, поглядывая в сторону нихаса, подоила коров. С трудом дождалась, пока старики поднялись на нихас, и, отложив дела, отправилась к ним. Но чем ближе подходила, тем меньше решительности. Сверлила мысль: как одна посмеет предстать перед почтенными старшими да еще заговорит с ними? Но отступать было поздно: первым ее заметил Дзаге.

— Здравствуй, Дунетхан. Что тебя привело к нам так рано? Подойди ближе, покажи нам свое лицо.

Поспешнее, чем того требует приличие, женщина сделала шаг вперед.

— Твоя мать тем и прославила род отца, что не дала мужу ни одного сына.

Дзаге ковырнул палкой землю, поглядел на рядом сидящих, но те, казалось, не проявили интереса ни к его словам, ни к Дунетхан:

— Скажи, ты довольна своими сыновьями?

Не поднимая головы, Дунетхан кивнула. Почему она послушалась Тасо? Теперь во всем ущелье будут говорить о ней, что явилась на нихас и поучала стариков. Лучше бы у нее отсохли ноги…

— Пусть бог даст им столько сил, чтобы они не посрамили имени своего отца, род свой.

Дзаге поморгал, пожевал губами.

— Ты, говорят, с Тасо в район ходила? Какие новости принесла? — спросил он наконец.

Посмелела Дунетхан, столько лет прожила рядом с Дзаге и только узнала, какой он добрый человек.

— Враг подошел к Москве, — обрела она дар речи.

Старики забыли, что перед ними женщина, заговорили:

— Ты что-то путаешь?

— Неправда это!

— Где Тасо?

— В других аулах готовят обозы для Красной Армии, — повторила слова секретаря райкома. — А мы только деньги собрали да вяжем носки. Надо от себя оторвать…

Тут ее прервал Дзаге, вскочил, потряс в воздухе палкой:

— Ты не срами нас! Куда вы смотрели, коммунисты? Другие нас опередили! Позови сейчас Тасо.

Дунетхан стала удивительно спокойна.

На ступеньках бригадного дома, расставив ноги, стоял Тасо: кожанка расстегнута, рука на бляхе. Спустился на нихас.

— Я слышал, что тут говорила Дунетхан.

Бригадир сел рядом с Дзаге.

Дунетхан отметила про себя, что он озабочен, иначе бы не позволил такое: еще молод, чтобы сидеть рядом с Дзаге. Его место на нихасе с краю. И Дзаге, должно быть, не обратил на это внимания.

Бригадир бросил на женщину короткий взгляд, и она поняла, что оставаться на нихасе ей больше незачем.

Уже по дороге домой у нее внезапно вспыхнуло лицо. От возбуждения слегка кружилась голова. Эх, сорвать платок и крикнуть на весь мир, чтобы слышали дети, Хадзыбатыр: «Держитесь стойко!»