Илья Миксон - Святое дело

Он принял решение, сделал выбор. Но надо еще убедить командира.

— Товарищ гвардии капитан, Иван Маркович…

До Бабича не сразу дошла просьба.

— Только погубим всех, — настаивал Алхимов. — А я, мы с радистами попробуем остановить их.

— Та ты що?! — Бабич от внезапного и сильного волнения заговорил по-украински. И смолк, встретив спокойный взгляд. И это — взгляд Алхимова — успокоило, — восстановив способность трезво и верно оценивать в бою единственно правильный вариант действий.

— Подчините мне огонь дивизиона, — уже не просил, требовал командир батареи.

Бабич хорошо, очень хорошо знал его. Можно положиться как на себя. И предлагает Алхимов дело. Рискованное, но дело. Благоразумно отойти — это не трусость, вынужденная необходимость. Никто не осудит, не упрекнет. Они ведь не у прицелов противотанковых пушек, не с бронебойными ружьями, когда стоять насмерть — закон. Они корректируют и направляют огонь тяжелых далеких батарей. Без них грозные орудия — слепые машины, обреченные на бездействие. Но оставить подчиненного, а самому… Бабич отвел взгляд. Танков было много, не меньше полусотни. Они рвались на юг, расчленяли оборонительную полосу. Таранный клин раздвоился на огнедышащие, ревущие стрелы, на два ромба. Острие правого ромба целилось в них. Бабич сосчитал в отколовшейся группе тринадцать танков.

— Сюда чертова дюжина прет, — произнес вслух.

Тринадцать танков да еще бронетранспортеры одним залпом не остановить, а второй — не успеть… Во всяком случае, торчать здесь вдесятером бесполезно и тактически безграмотно, опасно. На войне все опасно, суть в другом: оправдан или не оправдан риск. Подвергать людей — не себя самого только! — опасности без серьезной необходимости — бездарно и жестоко. Прав Алхимов: нечего здесь всем торчать.

— Лейтенант, уводи людей. Я остаюсь.

— Это неправильно! — запальчиво выкрикнул Алхимов, словно Бабич хотел обделить его. — А кто дивизион потом соберет?! — И вдруг обезоруживающе улыбнулся: — Где должен быть командир?

Бабич любил повторять эту чапаевскую фразу. «Шутит еще, чертяка!» Жизнерадостность, способность Алхимова к юмору в самый, казалось, напряженный и неподходящий момент всегда восхищали. Опять он прав, Володя Алхимов, гвардии лейтенант.

— Командуй, — сказал Бабич, — пока мы не зацепимся где-нибудь.

Они даже не попрощались, и Бабич потом терзался больше всего не мыслью, что оставил Алхимова с двумя радистами на верную смерть — на то и война, такая она, война, — терзался и мучился, что не обнял, не пожал руку, не простился.

А гвардии лейтенант Алхимов уже не думал ни о ком и ни о чем, кроме проклятых, ненавистных танков. Сейчас некогда было думать о второстепенном, о себе. Сейчас сверхзначимым были танки. Остановить, уничтожить, повернуть вспять!

Подполз помощник радиста, зашептал, горячо волнуясь:

— Гвардии лейтенант! Там, рядом — воронка есть.

Алхимов, не оборачиваясь, кивнул и скомандовал:

— НЗО-один!

— «Волга», «Волга»! — закричал в ладонь с микрофоном радист. — НЗО-один, НЗО-один!

— Дивизионом, шесть снарядов. Беглый. Огонь!

— Дивизионом! Шесть снарядов! Беглый! Огонь! — передал радист.

— В укрытие, ползком, быстро! — приказал Алхимов, и они перебрались в еще дымящуюся бомбовую воронку.

Впереди обрушилось небо. Отряхнувшись от комков и дерна, Алхимов высунулся над рваным гребнем и чуть не заплакал от обиды. Опять перелет! А танки совсем уже близко. Дух бензина и перегретого масла перешибает запах взрывчатки.

— Прицел меньше!.. — яростно закричал Алхимов, но услышал отчаянное:

— Рацию разбило!

Хуже, страшнее не могло случиться. Катастрофа, конец… Без связи они не значили ничего. Трое обреченных в могильной яме. Радист в штабе дивизиона жадно ловит в хаосе голосов и морзянок знакомый голос «Днепра», батарейные телефонисты нетерпеливо дуют в микрофоны трубок, заряженные пушки ждут команды, а тот, кто только и может ее отдать, сидит на дне воронки, ожидая, когда лязгающие гусеницы завалят ее и пройдут дальше.

— Товарищ гвардии… как же мы?..

Алхимов вдруг смертельно устал. Равнодушно отозвался. Не приказал, посоветовал:

— Уходите.

— А-а… А вы? — голос радиста дрогнул.

— Уходите! — сорвался на крик Алхимов. — Немедленно!

Помощник радиста с готовностью подчинился и ящерицей выбрался наверх. Сержант не уходил.

— А ты — что?! И брось, брось тут свою немую коробку!

Сержант закинул рацию за спину, продев руки в широкие стеганые лямки, выжидающе смотрел на лейтенанта.

— Иду, — проворчал недовольно Алхимов. Никуда ему не хотелось идти. Все потеряло смысл, будто он и родился лишь затем, чтобы умереть здесь, вблизи догорающего хутора, исчезнуть вместе с ним.

— Братцы! Братцы-ы! — испуганно позвали сверху.

— Ты, Федя? — встрепенулся радист.

— Ранило меня, — донесся страдающий голос.

— Помоги, — сказал Алхимов и опять, но уже спокойно велел бросить разбитую станцию. Он ненавидел ее, тяжелую бездыханную коробку. — Уноси раненого. Поосторожнее там…

Он полез следом, перевалился через кольцевую насыпку, скатился, пополз. Оглядевшись, короткими перебежками, прячась за кустики, понесся назад. Надо искать связь. Живую, действующую.

Редкие пехотные группы пытались закрепиться, отстреливались.

От быстрого бега с падениями бешено колотилось сердце, перехватило дыхание. Пот заливал глаза; взмокла гимнастерка.

— Лейтенант! — неожиданно закричал кто-то над самой головой. — Где ж твоя артиллерия разэтакая?! Огня, огня давай!

Алхимов не заметил, как очутился в неглубоком, наскоро отрытом окопчике, рядом с командиром полка стрелковой дивизии.

— Связь… — с присвистом заглатывая воздух, выговорил. — Связи нет… — И взмолился: — Дайте рацию!

Подполковник, не раздумывая ни секунды, гаркнул:

— Рацию артиллеристу!

Прижимистый батальонный начал отнекиваться, но комполка грозно оборвал его:

— Срочно!

И опять есть связь — два пехотинца с железной коробкой.

— Второй диапазон, сто восемьдесят три, «Волга»! — заторопил радистов Алхимов. — Я — «Днепр».

Не все, еще не все потеряно. Есть зачем жить!

— Лейтенант, — тронув за плечо, негромко сказал подполковник. Алхимов запамятовал его фамилию. Впрочем, какое это сейчас имело значение? — Отходим, лейтенант. Надо отходить.

Алхимов энергично замотал головой, оторвался от бинокля.

— Я остаюсь, — просительно вскинул глаза. — И они.

— Да-да, — поспешно успокоил подполковник. — Радисты с тобой.

Рядом шмякнулась и с противным визгом отрикошетировала стальная болванка противотанкового снаряда.

— «Волга», квадрат семь, пять снарядов! Огонь!

— Огонь! — эхом повторил радист-пехотинец.