Илья Миксон - Святое дело

— Шапку, — бросил фельдшер. К нему сразу протянулось несколько рук с ушанками, но фельдшер надел на Чемериса свою шапку, будто командовал себе. После этого принялся обрабатывать искалеченную ногу. Голенище он разрезал и отбросил в сторону, прямо к ногам черноусого сержанта. Тот отодвинулся, чтобы ненароком не наступить, будто то была не кирза, а человеческая кожа.

— Сапер, — опять позвал Чемерис и открыл глаза. И, словно лишь сейчас услыхав зов, сверху обрушилось гибкое могучее тело овчарки. Она раздвинула столпившихся солдат и уселась рядом с Чемерисом. И все одновременно увидели в крепких челюстях кирзовый опорок с застывшим в нем оранжево-красным месивом.

Сапер принес это, как обычно приносил хозяину его сапоги.

Никто не решился скомандовать: «Дай!» На это имел право только капитан Чемерис, хотя то, что принес Сапер, уже не принадлежало и ему.

— Дай, — без всякого выражения произнес Чемерис.

Опорок мягко упал на землю.

— Перевяжите его, — тихо потребовал Чемерис. На месте правого глаза Сапера чернела запекшаяся рана.

Закончив бинтовать ногу, фельдшер коротко бросил санитару:

— Носилки.

— Перевяжите его, — твердо повторил Чемерис, он уже не закрывал глаз и не жмурил их. Боль замерла, чтобы потом, позднее, терзать ослабевшее тело.

Фельдшер взглянул на Чемериса и молча стал обследовать овчарку. Она вдруг сделалась послушной, как тяжело больной ребенок, и тихо заскулила.

Двое солдат подняли носилки с раненым и двинулись по узкому извилистому проходу. Сапер, непривычно наклонив забинтованную голову, неотступно шел за ними. Никто не пытался удержать его.

Когда уже в медсанбате капитана Чемериса вносили в санитарную машину, врач в белом халате с туго закатанными по локти рукавами притопнул ногой: «Пшел вон!» Но Сапер, не обратив на это никакого внимания, впрыгнул в кузов санитарки и уселся рядом с носилками. Его пытались выгнать, но ощетинившаяся огромная овчарка с забинтованным глазом выглядела столь грозно, что дотронуться до нее было страшно, а крики не оказывали никакого воздействия.

— Принесите-ка палку! — распорядился врач, но в это время раздался предостерегающий крик: «Во-оздух!» В небе угрожающе заныли «хейнкели».

— Ну вас! — нетерпеливо засуетился шофер. — Едем или нет?

Врач, сдавшись, махнул рукой.

— Черт с ней, в госпитале отделаются.

Но в госпитале от Сапера не отделались.

Чемерис, очнувшись после операции от наркоза, позвал овчарку. Он не успокоился, пока ее не впустили к нему. Сапера предварительно искупали и сменили повязку. Он терпеливо вынес процедуры, инстинктивно чувствуя, что иначе его не допустят к хозяину.

Так они и лечились вместе в одном госпитале, капитан Чемерис и овчарка Сапер.

Сапер поправился после ранения быстро, но долго не мог привыкнуть смотреть на мир только одним глазом. Постепенно он освоился со своим положением и с новыми, отличными от фронтовой жизни условиями, стал общительнее и добрее, особенно к людям в белых халатах, но навсегда сохранил неприязнь к белым закатанным рукавам. Его знали и любили в госпитале, баловали лакомыми кусочками, играли с ним. Сапер возился с удовольствием, но ни за что не выполнял команды: «Взять!» Однажды у него на виду бросили кусок колбасы: «Сапер, взять!»

Сапер улегся на траву, положил голову между вытянутыми лапами и тихо, тоскливо завыл, вспомнив что-то далекое-далекое…

Капитану ампутировали ногу дважды. Второй раз выше колена. Из госпиталя Чемерис выписался спустя два месяца после войны. Он долго не мог решить, куда ехать. В город, где жил до армии, не хотелось: там была его первая, теперь уже отгоревшая любовь.

В то время подоспело письмо от бывшего ротного кашевара Ефима Михайловича Аплачкина с маленькой станции неподалеку от Владивостока.

— …Я в ту пору демобилизовался уже, подчистую ушел. — Мой собеседник сожалеюще вздохнул. — Домик у меня тут. Вдвоем с женой, одни мы. Сынок в Силезии навечно полег. Не приходилось в тех краях бывать?.. И мне вот тоже… Простите, величать вас как?

Я назвался, но Аплачкин, как и прежде, обращался ко мне безлично.

— Ну вот. Уговорил я капитана. Выдали ему документы до станции Залив, Приморской железной дороги. И на Сапера выдали. От сопровождающей сестры капитан отказался, а за счет того, значит, выпросил литер на «служебную собаку-санитара породы восточноевропейская овчарка, по кличке Сапер».

Добирались они две недели, отощали оба: продталоны на одного капитана отпустили, делить паек пришлось.

И не пожалел капитан, что приехал, не пожалел. Домик наш посеред берез стоит, море рядом, сопки, тайга заповедная. До госпиталя — шаг ступить. Капитану еще амбулаторное лечение прописано было.

Ну, значит, воздух свежий, море, покой. Загорел капитан, окреп, с протезом освоился. Вскоре с Сапером куда как далеко ходили на прогулки…

Вот. А когда заместо госпиталя, как и до войны, образовался военный санаторий «Восточный», капитан пошел туда работать. Так и познакомился он с Инной Петровной, Гусевой по первому мужу. Штурманом был он, в отдаленные страны плавал, подолгу, иной раз и по году дома не показывался, по целому году плавал.

Трудно, конечно, Инне Петровне было, нелегко. Женщина молодая, здоровая, в соку женщина. И видом статная. И на лицо, тоже ничего не скажешь.

А познакомились, подружились они, капитан с Инной Петровной, через Сапера. Гуляла Инна Петровна с сынком своим на берегу залива, капитан с Сапером тоже оказались там. Обратно вместе шли. Малый закапризничал, ну мать и взяла его на руки. Тут капитан и предложи усадить Славика, сынка Инны Петровны, значит, на Сапера, на спину посадить ему.

С того вечера Славик, как завидит Сапера, так сразу к нему, обнимает, на спину карабкается. И Сапер, надо сказать, к малому привык.

Долго так шло, а только ничего больше между капитаном и Инной Петровной не было, ничего такого не было. С год так шло. И вдруг получает Инна Петровна извещение о гибели мужа своего. Под тайфун попал корабль их. Осенью это было…

Вот тогда и переступил капитан впервые порог ее дома, к Инне Петровне зашел, утешить.

А недели через три они и поженились. Инна Петровна приняла фамилию капитана. Чемерис, значит, а Славик остался Гусевым.

Многие не одобряли их, больно поспешно, скоропалительно вышло у них с женитьбой.

По совести скажу: и мне не по сердцу все это было. И не в приличии дело, не просто в приличии. Не по-людски как-то, не по-людски.

Конечно, поздравил я капитана, все честь по чести, подарок, значит, а только на свадьбу не пошел, специально с товарищем поменялся, в поездку раньше сроку уехал. Я в ту пору в вагон-ресторане работал, как и до войны. Да только зря я график ломал, не гуляли свадьбу, лишних пересудов не захотели.