Илья Миксон - Святое дело

Бывать у меня капитан стал реже, да и я не напрашивался в гости. Вскорости перевелся я в станционный буфет официантом. Сердце подводить стало, невмоготу ему уже чад угарный и жар кухонный. А вовсе уходить из системы, стаж терять — не хотелось.

Встречались мы с капитаном, конечно, но изредка. Встречались, здоровались, только не расспрашивали друг друга ни о чем. Постепенно, незаметно так и вконец почужели. Почужели, — совсем тихо повторил Аплачкин. — Вот как оно в жизни бывает, как случается… — В голосе его улавливалась тлеющая обида. Ей не суждено было вспыхнуть недобрым огнем, но и развеяться такая обида тоже не могла. — Жили они, капитан с Инной Петровной, с виду ничего, хорошо жили. Холила она его, ходила за ним. А он, видно, без памяти любил ее. И к малому привязался сильно, а Славик к нему, что к отцу родному, ластился. В общем, поначалу хорошо было, славно.

Да только вскорости что-то у них не так пошло, как полагается. Капитана-то я достаточно знал, почти четыре года отвоевали вместе, всю войну прошли. Нежной души человек.

А Инна Петровна, видать, из тех женщин, которым мил ты да люб только в те минуты, когда жить без тебя она сама не может. Тут она сама в радости цветет и тебя счастливым донельзя сделает. А прошло это, и не нужен ты ей стал, как валенки в летнюю пору. Для чужих глаз все, как прежде, было, правильно, прилично было. Для нее, для Инны Петровны, это, пожалуй, что ни на есть важнейшее…

Все действия и поступки: осмотр больных, назначение процедур, обход палат, разговоры, прогулки — словом, все, что совершала Инна Петровна, было правильным и приличным. И даже дома, в квартире, продолжалось это правильное и холодное сосуществование.

К овчарке Инна Петровна и прежде не питала особого расположения, между ними существовала скрытая от Чемериса борьба. Точнее, временное, напряженное перемирие. Постепенно Инна Петровна открыто возненавидела Сапера.

— Когда ты наконец избавишь меня от этого одноглазого урода? — все чаще спрашивала Инна Петровна. Первое, чего она добилась, было выдворение Сапера на ночь из комнаты на улицу. Чемерис смастерил просторную, утепленную кошмой будку. Потом Сапер стал и есть в ней, а затем и вовсе поселился там.

Славик тянулся к Чемерису с Сапером. Иногда после работы Чемерис, прихватив Сапера, отправлялся в детский сад. И Славик, на зависть всем ребятам, счастливый, ехал домой верхом на рослой красивой овчарке. Дома они затевали игру в пограничников. Однажды так увлеклись, что не заметили появления Инны Петровны. Когда она переступила порог комнаты, Славик в бумажной пилотке, с большим морским биноклем в руках сидел под столом, рядом лежал Сапер. «Обходи слева!» — прерывающимся голосом шептал Славик, и Чемерис, насупив брови, полз вокруг стола наперерез врагу.

— Какое легкомыслие, — холодно сказала Инна Петровна. — Станислав! Вылезай немедленно. Возьми щетку. Почистись. Неприлично валяться на полу. Поправьте дорожки.

И сразу исчезла пограничная застава. Дот стал обыкновенным столом, пилотка — сложенной газетой, шпион — фикусом.

Инна Петровна хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла, с лица ее отхлынула, сползла, как пленка, розовая свежесть. Навстречу медленно двигался грозный, ощетинившийся Сапер. Единственный глаз, как завороженный, уставился на руки с белыми, туго закатанными выше локтей рукавами халата.

— Назад! — крикнул Чемерис. И тогда, избавившись от оцепенения, Инна Петровна шагнула через открытую дверь. Дверь не успела закрыться, и Сапер с треском рванул полу халата. — Назад! — Чемерис ухватил Сапера за ошейник и с силой притянул к себе. — Дай!

Белый лоскут, как изорванный флаг перемирия, упал к ногам.

— Я или собака, — внятно сказала за дверью Инна Петровна.

Громко щелкнул замок.

— Эх, Сапер, Сапер, — горестно прошептал Чемерис и сдался. Жизнь и без того стала невыносимой. На другой день в обеденное время Чемерис пошел на станцию к Аплачкину.

Они беседовали впервые после долгого перерыва. Аплачкин встретил скупое сообщение внешне равнодушно, как давно и заранее известное ему. Он не упрекал Чемериса, но взять Сапера к себе отказался…

…Курьерский поезд с грохотом налетел на станцию. Окрест насыпи замельтешили желтые прямоугольники, и удлинившиеся тени окунулись в черную воду.

— Знал я, чем все кончится и с Инной Петровной, и с Сапером. Знал и не попрекнул капитана, не укорил его. Но собаку взять отказался. Уход за ней надобен, а старуха часто хворает, я по двенадцать — четырнадцать часов кряду дома не бываю. Посоветовал отдать Сапера сторожихе привокзального магазина.

Из-за каменистого мыса нарастал шум поезда. Пора было собираться.

— И поныне они так живут? — спросил я, подымаясь.

Аплачкин покачал головой.

— Уехал капитан, насовсем уехал. Вот проводил его во Владивосток, а куда он потом — не знаю. Далеко куда-нибудь, куда-нибудь далеко. Вот… А говорят, что минер ошибается только один раз…

Постояв в тамбуре, пока не промелькнули последние огоньки дачного поселка, я двинулся по проходу вагона. И тут снова увидел их, Виктора Ивановича Чемериса и рыжую овчарку Сапера.

Чемерис был в полувоенном костюме защитного цвета. У окна висело зачехленное ружье. В сетке, заполненной свертками с едой, будто за решеткой, виднелась маленькая пилотка, сложенная из газеты.

Положив на колени хозяину красивую крупную голову, затянутую ремешками намордника, сидела овчарка, ласково и преданно заглядывая единственным глазом в добрые, усталые глаза, темные, столь необычные на веснушчатом лице.

Мне не терпелось начать разговор:

— На охоту?

Чемерис ответил не сразу, погладил вычищенную до бронзового блеска шерсть на загривке Сапера и сказал спокойно и уверенно:

— Жить.

На эту встречу я мог и не идти: больше двадцатистрочной информации ничего не выжмешь. Тем более что герой — приезжий, а меня, как спецкора республиканской газеты, естественно, интересовал прежде всего местный материал. Местных же герой привлекал именно тем, что он приезжий. Все-таки я пошел, хотя и опоздал.

— Слово предоставляется Герою Советского Союза товарищу Валентину Семеновичу Кощихину! — театрально объявил Флягин.

Зал, переполненный молодыми ребятами — вечер назывался встречей допризывников с героем Великой Отечественной войны, — дружно захлопал.

Герой неторопливо взошел на трибуну и заговорил глуховатым, ворчливым голосом. Как многие люди высокого роста, он слегка сутулился, пытаясь казаться ниже.

— Товарищи! Здесь вот, сейчас хочу я вспомнить своего командира, вашего кровного земляка. Потому как гвардии капитан Бабичев…

«Кощихин! Разведчик и ординарец Бабичева! Боже мой, Кощихин, солдат из нашей батареи…»