Илья Миксон - Святое дело

— Батареей! Четыре снаряда!..

Казармы утонули в черных облаках.

— Товарищ гвардии капитан, командующий!

Бабичев заулыбался, сказал в ответ на какие-то, видимо, приятные слова:

— Не по адресу. Передаю трубку автору! — Прикрыл микрофон и подозвал меня к телефону: — Командующий артиллерией дивизии.

— Лейтенант Ильин слушает!

В трубке густой бас:

— Молодец, Ильин! Бьешь, как Василий Зайцев! Зачем Зайцев? Как Бабичев! Молодец. Благодарю.

Я не знал, что сказать: «Спасибо»? «Служу Советскому Союзу»? Меня еще ни разу не хвалили на фронте.

— Дай Бабичева.

Передал трубку, так ничего и не сказав. На обратном пути, поостыв от счастья первого успеха, понял, кому обязан благодарностью командующего.

— Товарищ гвардии капитан, — решительно заявил я, поравнявшись с Бабичевым, — это ваша заслуга.

— Еще чего!

— Так ведь…

— Ведь, ведь, в лесу ведмедь! — Рассмеялся и, сдвинув рукав полушубка, мельком взглянул на часы: — Три! — Прислушался, вокруг было относительно тихо. — Перекусим.

Я не возражал.

— Ладно, тогда иди. Пообедаешь, меня сменишь.

Бабичев пошел по траншейке к дому с чердаком, а я полез в дыру в облупленной, растресканной стене.

После белесого зимнего неба глаза не сразу привыкают к потемкам.

— Здравствуйте.

— Добрый день, — отозвался мелодичный голос Марии.

— Здравия зелаю! — вслед смешно выкрикнул детский голосок.

Присутствие женщины еще можно понять, но ребенок!..

— Вы заместо дяди Тимофея?

Глаза немного освоились с сумеречным освещением. Мария все в том же белом фартучке; рядом — малыш в теплом костюмчике. Шаровары великоваты, подтянуты на грудь и подхвачены через плечи лямочками. На голове взлохмаченная копенка светлых волос.

— Заместо его. — Я опустился на корточки.

— А как вас зовут?

— Костя.

— Дядя Костя, — мягко добавила Мария.

— А меня Григорий Иванович, — малыш важно подал ручонку.

— Очень приятно, Григорий Иванович. Как же я тебя раньше не видел?

— А я спал. В нашем блиндазе.

— Мы втроем в блиндаже за домом живем, — пояснила Мария.

Я не спросил — кто третий.

— Обедать пришли?

— Да.

Конечно, в моем положении смешно и глупо ревновать. Да я, честно говоря, и не думал ничего такого о Марии, даже не знал, красивая она или не очень. Но, несмотря на это, авторитет Бабичева дал в душе трещину.

Мария поставила передо мной тарелку — не котелок! — с супом.

Из тарелки невероятно как вкусно есть. И насколько удобнее!

— Откуда у вас все это? Тарелки, фартук, ну и… другое.

— Люди ведь раньше жили кругом, — спокойно объяснила Мария.

От этой простой мысли, от естественного факта настроение мое изменилось. Конечно, разве я мог по газетным сводкам и военным очеркам представить, что в Сталинграде не только солдаты, а и обычные граждане. Ведь они жили здесь из поколения в поколение, в квартирах с мебелью, посудой, одеждой. И кошек наверное, держали…

— Ешьте, Костя!

— Да, да. Спасибо…

Значит, не все население эвакуировано за Волгу. Некоторые остались, как вот Мария с сыном.

— Григорий Иванович!

— Я вас слушаю!

— Научил его Тима, все в солдатики с ним игрался, — с улыбкой в голосе сказала мать.

— А вы ели? — запоздало спохватился я.

— Не беспокойтесь, успею, а Гришенька сыт.

— Я с бабушкой кушал!

— Свекровь с нами, — торопливо уточнила Мария. «Неужели отгадала мои нечистые подозрения?» — Совсем она от слез ослепла. И от землянки, конечно: пятый месяц прячемся.

— Почему же вы не уехали за Волгу?

— Как ее бросить? Всю жизнь с нами. Сколько я уговаривала, просила, плакала. Один ответ: «Где он найдет нас потом?» А муж на глазах под бомбу попал. Ничего не нашли, воронка до воды… Вот и остались, ждем… Второе будете?

Перехватило горло.

— Спасибо. Пойду сменю командира.

Попытался сказать что-нибудь ласковое мальчику и тоже не смог, только вихры пригладил.

— Разрешите остаться?

Я молча кивнул маленькому солдатику, подземному сталинградскому жителю, сироте.

— Одевайся, Гришенька, спать тебе пора, — строго сказала мать.

— Резим?

— Режим, Гришенька.

— Ладно. — Это словечко он явно перенял у Бабичева.

Встретились мы все вместе поздним вечером, перемерзшие, усталые, глуховатые от пальбы и взрывов. Ужинали, потом долго пили сладкий кипяток.

— Спит Гришутка? — спросил Бабичев. — «Резим»?

— Режим, — светло улыбнулась Мария.

— Вот что, Костя, — неожиданно напустился на меня. — Предупреждаю: никаких фокусов с Гришуткой! Тоже забаву нашли, уставу учить. Ему, как и нам, настоящего солдатского и так лиха перепало. Саркисян!

— Здэс, — поднялся разведчик.

— Я просил манку достать или гречки?!

— Просыл, товарищ командыр.

— Почему не принес?

— Нэт, товарищ командыр. Без грэчка старшина злой: «Куда столько продуктов набираешь?»

Бабичев покосился на Марию и оборвал разговор. Он немного, совсем немного навеселе, но я уверен, позовут к телефону, вмиг отрезвеет.

— Где инструмент?

Из-под кровати достали гитару.

— Спой, Мария, а? «Не за дальними морями», ладно? — Настроил гитару, взял аккорд, потом бережно, едва касаясь струн, стал наигрывать незнакомую мне мелодию. — Пой, Мария!

Кутаясь в мужское пальто с поднятым котиковым воротником, она подошла к Бабичеву. Кто-то подставил табурет, но Мария не присела. Длинное пальто; лицо в меховом раструбе воротника печально и задумчиво. Было в ее облике что-то истинно русское: то ли синие глаза с загнутыми ресницами, то ли тонкий, слегка вздернутый нос, то ли ровный овал лица, то ли… Не знаю, что именно, но лицо Марии — лицо русской женщины. Она смежила ресницы и запела. Голос, не сильный, мягкий, раздумчивый, с тонкими, непрерывными, как волны в неторопливой реке, переливами, то усиливался, то замирал до сердечного стона.

В неизвестной мне песне рассказывалось о незадачливом отважном парне, который искал по всему белу свету суженую, свою девушку. Он переплывал синие моря, преодолевал крутые горы, скакал по пыльным дорогам, бродил по лесам. Песня была и старинная, и не старинная, деревенская и городская, все в ней: белогривый конь и быстрый корабль, избы и городские улицы.

Бабичев и солдаты, что здесь давно, вполголоса подхватили припев:

Замер последний аккорд. Тишина. Каждый утонул в собственных думах, вновь переживая простую и сложную людскую судьбу.

— Отбой, — совершенно трезвым голосом объявил Бабичев и отдал гитару. — Спасибо, Мария.

Она не ответила, слегка наклонила голову с пучком толстой косы.

— Доброй ночи, — пожелала всем и ушла в сопровождении Бабичева, а мы стали укладываться.