Илья Миксон - Святое дело

Бабичев тотчас возвратился, обзвонил точки и улегся рядом. Когда он разбудил нас, было еще темно.

— По местам. Сегодня будет жарко.

Мы стали собираться на наблюдательный пункт.

— Беляков, дрова для Марии обеспечить.

— Слушаюсь, — протяжно зевнули в темноте.

— Взбодрись, соня!

— Слушаюсь. Только я ведь…

— Ведь, ведь, в лесу ведмедь. Ладно, пошли!

На продуваемом всеми ветрами чердаке неприютно и зябко. Бабичев сразу присел к стереотрубе. Саркисян вполголоса доложил результаты новых наблюдений.

— Ильин, глянь!

Подсвеченное ослабевшей лампочкой перекрестье стереотрубы розовело на фоне одноэтажного кирпичного дома с черными глазницами оконных проемов.

— Под домом хороший подвал. Как только пехота переберется через овраг, я перемещаюсь туда. Ты здесь работаешь. Потом сматываешь все причиндалы и — ко мне.

— Слушаюсь. А как же?..

— Останутся, конечно… Будем заносить продукты, с довольствия не снимем. Куда с безумной слепой бабкой и Гришуткой деваться?

В разгар артподготовки на чердаке появилась Мария с котелками. Бабичев рассвирепел:

— Сколько раз говорил: не лезь куда не просят!..

Кричал грубо, зло. Мария, опустив голову, отмалчивалась. Когда он умолк, спокойно сказала:

— Ешьте, пока горячее. Еще чаю принесу.

— Спасибо, — сохраняя на лице недовольство, поблагодарил Бабичев. — И не ходи ты сюда. Сколько раз говорил!..

Мария, не прощаясь, спустилась вниз.

Капитан возвратился к стереотрубе.

— Цель 110!

— Цель 110, — вторил телефонист.

— Батареей!

— Батареей…

Пауза тянулась бесконечно. Бабичев ждал, пока передовая цепь пехоты скроется в овраге.

— Огонь!

— Огонь.

Бабичев жестом приказал мне занять место у стереотрубы.

— Саркисян, за мной! И — связисты!

На чердаке нас осталось трое.

Пехота достигла дома, облюбованного нами для нового пункта. Передал команду на огонь по цепи, рассчитанную Бабичевым заранее.

— Цель 115! Батареей!..

Снаряды легли там, где надо. Черно-огненный лес разрывов отсек трехэтажное здание школы на взгорье. В подвалах школы было несколько огневых точек, немцев никак не удавалось оттуда выковырнуть.

— Пейте, пока горячий.

«Опять Мария!»

— А где Иван Маркович?

— Там! — махнул неопределенно вперед; я пытался отыскать среди черных фигурок Бабичева. Пехота уже обогнула кирпичный домик. Пулеметчики с «максимом» бежали через огороды.

Вдруг серия черных взрывов окружила домик. Осенними листьями облетела черепица. Ветер донес тяжелый грохот и леденящий душу скрип шестиствольных минометов. Новая волна взрывов навалилась на атакующих, все смешалось в дыме и фонтанах мерзлой земли.

Пехота спешно откатывалась за овраг, оставляя на заснеженной, закопченной взрывчаткой прогалине неподвижные тела.

— Товарищ гвардии лейтенант! Десятый!

Схватил трубку.

— Костя! — надрывался голос Бабичева. — Цель 120! Батареей! Восемь снарядов! Беглый!

«Цель сто двадцать… Да это же тот самый домик, где сейчас капитан с разведчиками!»

— Не понял вас! Повторите.

Бабичев повторил команду слово в слово.

— Окружают, сволочи! — отчаянно завопил наблюдатель. Немцы с обеих сторон обтекали домик с оголенной крышей.

— Вы передаете собственные координаты!!!

— Огонь, мать… — Я впервые услыхал от него ругательство. — Огонь! Приказываю!

— Цель 120, — сказал я телефонисту мертвыми губами.

Кирпичный домик мгновенно разбух, словно в предсмертном вздохе, и сразу опал, как лопнул.

— Командир! — закричал я диким голосом и, обхватив голову, повалился ничком.

— Ваня! — Мария оттолкнула меня, приникла к окулярам. Черный крестик четко висел в красном кирпичном облаке.

Я двинул кулаком и попал в котелок. Заклубился пар от кипятка.

«Где Мария?»

Исчезла.

Бросился вниз по лестнице, выбежал из дома. Успел уловить свист летящего тяжелого снаряда; в двадцати шагах, из холмика землянки Марии, вздыбилась темная масса с обломками бревен. Меня накрыло непосильным грузом…

…Перед глазами непроницаемая тьма, язык распух во весь рот, никакими силами не пошевелить его. Ни рук, ни ног — ничего не чувствовал, только слышал непрерывный пульсирующий гул, будто над самой головой кружил и кружил бомбардировщик.

— Безнадежных пока оставить.

«Кто это сказал? Каких безнадежных? Почему — оставить?»

— Интервал десять шагов.

— Он живой, живой, — взмолился другой голос.

— Берите этого.

— Он живой…

Качнулся мой черный мир, и я поплыл куда-то в тошнотворную бездну…

…Кощихин рассказывает о подвигах Бабичева. Зал слушает, как пишут, затаив дыхание. Но это и в самом деле так: тишина стоит мертвая.

Военком выбирается из-за стола и на цыпочках скрывается за кулисой. Через несколько минут он возвращается, довольный чем-то, и долго нашептывает Флягину. Флягин, тоже довольный, раз за разом кивает и пишет в блокноте.

Кощихин грустно улыбается. Ему долго и настойчиво аплодируют. Флягин становится рядом с трибуной и поднимает руку. Аплодисменты постепенно затихают.

Местный фотокор трижды щелкает аппаратом.

— Товарищи! В вестибюле нашего военкомата имеется красочный стенд «Герои-земляки». Многие из вас видели его. Там, между прочим, висит и портрет…

— Вырезка из газеты, Сергей Митрофанович! — подсказывает, навалившись на стол, военком.

— Это неважно. Там, на стенде, красуется и имя нашего земляка, героя Волгограда товарища Бабичева. Мы посоветовались с товарищами, — жест в сторону президиума, — и решили: возбудить ходатайство о присвоении одной из улиц города имени товарища Бабичева!

— Правильно! — восклицает Кощихин и неистово хлопает в ладоши. Зал взрывается аплодисментами. У Кощихина дергаются губы.

Тороплюсь к выходу, чтобы пройти за сцену, но ребята повскакали с мест, забили проходы, и выбраться не просто.

Кощихина нахожу в директорском кабинете. Все уже одеты: Кощихин, Флягин, военком, представители.

Смотрю на Кощихина, узнаю и не узнаю. Сколько я видел его? Раз-два, и все. Конечно, и ему меня не вспомнить…

— Значит, мы поехали на телестудию, — говорит Флягин своему помощнику. — Не забудь: мягкий, нижняя полка. Товарищ Кощихин, еще бы на денек?

— С удовольствием, да не могу…

— На нет суда нет, — легко соглашается Флягин и замечает наконец меня.

— Привет! Здо́рово? Интересно! Вот и напиши, пускай все знают. Хороший пример. Почин! Извини, тороплюсь. Да, — шепчет мне в самое ухо, — через час в гостиницу, в четырнадцатый, где всегда. Будут только свои.

— Ты… — говорю я чужим голосом. — Вы… меня не помните?

Кощихин внимательно всматривается в меня.

— Наверное, встречались, — говорит неуверенно и силится вспомнить.