Илья Миксон - Святое дело

Через месяц аэродром снова стал обыкновенным лугом. Ушли красноармейцы, исчезли аэропланы, улетел явившийся с неба сказочный друг. Но детская память сохранила все. Небо стало заветной мечтой. Другой жизни, чем жизнь летчика, Петя Кузяев и не предполагал. И он готовил себя к трудной профессии: закалялся, тренировал тело, учился. Много надо знать летчику, а в Николаевке была лишь четырехлетка. Пришлось продолжать учение в Канадее. Раз в неделю за двадцать километров Петя добирался домой за продуктами. Пешком, когда и поездом. «Зайцем», конечно, денег на билет не хватало.

В хмурое, слякотное октябрьское утро Петр возвращался из очередной побывки. Он опаздывал на занятия и торопился. Можно было успеть разве что поездом. Товарный шел сквозным, пришлось садиться на ходу…

…Петр кричал только в те страшные мгновения, когда его кружило, било, резало. Потом кричали, шумели, голосили другие, обступившие его окровавленное тело.

Он молчал, уставившись в серое нелетное небо…

…Окрепнув после больницы, Петр устроился секретарем сельсовета, затем стал счетоводом на лесозаводе в Чаадаевке.

Незадолго до войны переселился в Тамбов, работал в бухгалтерии областной конторы кинопроката.

В Тамбове Петра Кузяева избрали в комитет ВЛКСМ Центрального района. Петр возглавлял местком в кинопрокате, был активным членом обкома союза кинофотоработников.

Он всюду был в первых рядах, но только не в солдатском строю. Инвалид Кузяев на военном учете не состоял. Его не брали в армию даже писарем. Напрасно он показывал значок отличного стрелка и сдавал нормы комплекса «Готов к труду и обороне». Бег обещали заменить велосипедом, и он тренировался при каждом случае.

В июне сорок первого года Петр отдыхал в Чаадаевке. Здесь после долгой разлуки он встретился с Аней, своей первой любовью. Аня учительствовала, хотя ей и не довелось еще завершить свое образование.

Худенькая, с редкой россыпью веснушек на лице, добрая и упрямая, Аня запомнилась Петру в белом платье в крупный горошек. Наверное, потому, что в таком платье он впервые увидел ее еще девчонкой, когда она в каникулы приезжала из Городища к деду на лесозавод. Аня росла без отца. Мать, узнав о дружбе дочери, восстала, но загасить разгоревшуюся любовь было невозможно.

Она не знала о переписке Ани с Петром, и их женитьба явилась для нее, да и для родителей Петра, неожиданностью. А пожениться они окончательно решили в субботу 21 июня.

Вечером 22 июня молодые уехали в Тамбов, так и не сыграв свадьбы. Теперь было не до веселья.

Теща, так противившаяся их дружбе, вдруг сразу смирилась: во всяком случае, зятя не возьмут на войну.

На четвертый день войны Петра Кузяева вызвал секретарь райкома партии. Веселый, прекрасной души человек, Сергей Михайлович Маринин сразу напустился на Кузяева:

— Ты что это военкому голову морочишь! Ну, какой из тебя солдат, а? Знаю, знаю, не тряси значками. Ты что, и в атаку на велосипеде поедешь?

— Не поеду, — насупился Петр. — Буду стоять насмерть.

— И все? — насмешливо спросил Маринин, покачиваясь на носках.

— Все! — отрубил Петр, и волосы упали на лоб.

— Ну и дурак, — заключил Маринин. Он тут же улыбнулся. — Это не я, Чапаев сказал. Помнишь?

— Помню, — ответил Петр. — Раз десять смотрел и книгу Фурманова читал.

— Отлично! Стало быть, должен помнить чапаевскую лекцию о месте командира в бою. Ты что думаешь, и в этой войне командиру всегда место впереди на лихом коне? Нет, дорогой мой! И в тылу работы по горло. А посему есть решение сделать тебя секретарем Центрального райкома комсомола.

— То есть каким секретарем?

— Ясное дело, первым.

— Да нет, я…

— Ладно, ладно, понял. Пойми и ты: для фронта это надо, для фронта! Ясно?

Петр по-солдатски опустил руки по швам.

— То-то. И не думай, что работа предстоит легкая.

Работа — Маринин не преувеличивал — была не легкая. Центральный райком объединял более ста первичных комсомольских организаций.

Заводы и фабрики перестраивались на военную продукцию.

На колхозных полях стоял неубранный хлеб.

Открывались госпитали.

Вокруг города шли оборонные земляные работы.

Фронту требовались смелые, надежные люди.

Петр никогда не знал, где придется заночевать. С транспортом было плохо. Собственно, у первого секретаря райкома не было никакого личного транспорта, автобусы скрывались в парке значительно раньше полуночи.

Он ходил с завода на завод, посещал предприятия.

Почти ежедневно приходилось бывать в райкоме партии, в школах, в военкомате.

Попутными машинами, пешком, на чем попало добирался Петр в колхозы, взглянуть на дела школьников и студентов, занятых уборкой урожая, разобраться, помочь, подбодрить. Часто видели секретаря райкома тамбовчане, рывшие окопы и противотанковые рвы. Там, за городом, Петр иногда виделся с Аней.

От постоянной многокилометровой ходьбы и дорожных мытарств, посильных и не для каждого здорового человека, Петр так натирал культю, что по утрам едва сдерживал стон. Постепенно расхаживался, притерпевался к боли, а к вечеру — опять хоть криком кричи.

И все же физические страдания не шли ни в какое сравнение с душевными муками. Сердце рвалось на части, когда приходилось отправлять на фронт молодых, еще не оперившихся юнцов, а он, секретарь райкома, оставался в тылу. Закаленный, здоровый, годный даже в авиацию, разве что за исключением одного пункта…

Комсомольский вожак Петр Кузяев оставался в тылу, а сын учительницы, пятнадцатилетний комсомолец Гена, отчаявшись уговорить местное начальство, сбежал и добился своего: поступил в школу истребителей танков.

Маруся Бакуменко, секретарь комсомола школы, стала радисткой-разведчицей.

И сотрудник райкома Витя Кулаев писал заявления до тех пор, пока его не отпустили на фронт.

Петр Кузяев сдерживал несовершеннолетних, юные отчаянные головы. Война затягивалась, и им, самым молодым, еще предстояло совершить героические дела. И Гене, и Вите Кулаеву, и другим…

После одного из заседаний в райкоме партии Маринин спросил Кузяева:

— Почему не в партии?

Петр промямлил, что, мол, недостоин, в тылу отсиживается, а в бой других посылает.

— Опять за старое, — недовольно сказал Маринин. — Оформляй документы, не откладывая. Одну рекомендацию я дам, если хочешь, конечно.

А вскоре «крестный» Кузяева Сергей Михайлович Маринин уезжал на фронт комиссаром.

— Вот оно как, — с укоризной сказал, прощаясь, Кузяев. — Мне, значит, в тылу место, а вам — впереди, на лихом коне.

Маринин обнял Петра и, не в силах скрыть радости, ответил:

— Честное слово, я не виноват: повезло как-то.

— Много раз просились?