Илья Миксон - Святое дело

И вот Петр Иванович Кузяев — уже Петр Яковлевич Михалин, уроженец Брянска, жил там по улице Паровозной. Все это на случай, если попадет в руки врагов.

Вместе с Петром в автобусе ехал его земляк, радист Толя Ванявкин.

Перед отъездом, облачаясь в поношенную штатскую одежду, Петр и его напарник сожалеюще вздохнули: не хотелось расставаться с обмундированием.

С детства воображал себя Петр в военной форме. Когда-то даже купил по случаю моряцкий костюм: брюки клеш, фланелевку с синим воротником, окаймленным белыми полосками, тельняшку — и сфотографировался.

К лицу военное и Толе Ванявкину. Форма словно делала его еще выше и стройнее. Над крутым лбом Ванявкина красиво выбивались из-под пилотки льняные волосы.

На аэродром прибыли глубокой ночью.

Грузовая кабина «Дугласа» была забита боеприпасами для партизанского соединения Ковпака. Имя Ковпака капитан Савельев назвал уже в самолете.

Встретить Кузяева должен был майор Вершигора.

Взревели моторы, и самолет задрожал в нетерпеливом ознобе. Потом обороты несколько уменьшились, «Дуглас» дернулся и мягко покатил по ровному полю.

Петр и не почувствовал взлетный миг. А сколько лет ждал его! И хотя не сидел сейчас он за штурвалом и перед ним не мерцали стрелки приборов, не мигали сигнальные лампочки, Петр Кузяев летел в тыл врага, летел сражаться за Родину, за революцию.

Благополучно перелетев линию фронта — белые кудели зенитных разрывов, — самолет начал постепенно снижаться. Наконец, внизу показались красные огни условных костров, взлетели ракеты, освещая посадочную площадку.

Пока второй пилот открывал дверцу и прилаживал стремянку, к самолету лихо подкатил пикап, из него проворно выскочил коренастый человек с черной густой бородой. Весело поздоровавшись с летчиками и сопровождавшими груз, он протянул Кузяеву руку, как старому знакомому, и назвал себя: Вершигора.

Вооруженные люди стали выгружать ящики с боеприпасами, а Вершигора, забрав с собой Кузяева и Ванявкина, уехал в деревню.

Пикап остановился на окраине, новичков ввели в избу, где на полу уже ждала постель — сено, покрытое плащ-палаткой.

— Отдыхайте, — сказал Вершигора. — Утром поговорим.

— Чудно, — буркнул Толя, укладываясь.

Петр промолчал, но мысленно согласился. Глубокий вражеский тыл и — аэродром, изба, постель. Чудно!

Не спалось: думы, как облака под самолетом, громоздились одна на другую. Затем стали бесшумно раскрываться кудельки зенитных разрывов. Самолет затрясло, вокруг загрохотало, затрещало.

Кто-то сильно дернул Петра за руку, толкнул Ванявкина.

— Немцы!..

Петр вмиг проснулся.

— Бой на аэродроме! Приказано уходить! — прокричал неизвестный и выскочил вон.

На дороге толпились люди, пешие и на лошадях. Громыхали повозки. Из домов поспешно выходили мужчины, женщины, дети. И вся эта масса почти стихийно образовала колонну, военный обоз. Петр с Толей устроились на какой-то подводе с плоскими круглыми коробками из белой жести.

Дорога вскоре вошла в лее, уже захватанный ржавыми руками осени: был конец сентября. Чем гуще становился лес, тем глуше и глуше доносились звуки перестрелки. Ни у Петра, ни у Толи не было никакого оружия. Было досадно и обидно от своей беспомощности.

В полдень прискакал Вершигора. Первым делом проверил, целы ли железные коробки с отснятой кинопленкой.

— Целехоньки, Петро Петрович, — уверил возница.

— Целехоньки! — сердито сказал Вершигора, осматривая каждую коробку. — Знаешь, сколько жизней в каждой ленте? Попадись она только немцам. Кого вез?

— Та их, — показал кнутовищем возница на Петра с Толей.

— А-а, — сразу успокоился Вершигора и заулыбался новичкам. — Страшновато пришлось?

— Чего там, — тряхнул чубом Толя.

— Было маленько, — признался Петр. — Автомат бы, а то один протез.

Вершигора расхохотался, но тут же стал серьезным.

— С оружием туго. Самим добывать надо. А что протез — не беда. У меня тут парень есть, Володя Зеболов, лихой автоматчик, безрукий, между прочим. Ну, поехали.

Вершигора не сказал куда, и Петр не счел возможным задавать вопросы.

Они прибыли в расположение штаба Ковпака, устроились в палатке. Кузяева и его радиста временно прикомандировали к тринадцатой роте автоматчиков. Никто из партизан не спрашивал их, кто они и что. Так здесь было заведено. Кому надо, тот знает. А другим до этого нет дела.

Ковпаковцы готовились в новый рейд. Разговоры об этом не велись, но все вместе и в одиночку исподволь собирались в дальний путь. Насколько было известно Кузяеву, планировался рейд на юг, на Сумщину, подобно летнему рейду Ковпака из Брянских лесов. В районе Ворожба — Сумы Кузяеву предстояло разлучиться с отрядом. Пока же делать ему было нечего. Чтобы не сидеть сложа руки, Петр вызвался помогать на кухне. Чистил картошку, колол дрова.

Талант повара проявился в нем неожиданно. Привезли свежей капусты и свеклы. Картошка настолько всем опостылела, что, несмотря на пространные лекции командира роты автоматчиков Бережного о неисчерпаемом разнообразии картофельных блюд (он насчитывал их около двухсот), ребята запросили щей.

Наварить щей взялся Кузяев. «Для кислинки» повар-дебютант отжал в котел ягоды рябины. Успех превзошел ожидания и повара, и его клиентов. Похвалились даже Ковпаку.

— А что, — сказал Сидор Артемьевич, — солдат, он из топора кашу зварыть.

— Обвык? — спросил Кузяева Ковпак.

— Обвык, товарищ командир, — ответил Петр и замялся.

— Ну, чего хочешь, кажи, — сощурился Ковпак.

— Лошадку бы мне, товарищ командир, для мобильности, — Петр прикоснулся к протезу.

— Для мобильности? — усмехнулся Ковпак. — Ладно, братику, дадим тебе коня. Скажу Вершигоре.

Спустя несколько дней Вершигора подвел к Петру неоседланного гнедого конька.

— Держи, Петр Иванович. «Для мобильности!» — и раскатисто засмеялся. — Понравилась деду твоя просьба. Владей! Только посматривай в оба: все-таки полицая возила.

Седло раздобыл Зеболов. Где и как — для Петра осталось тайной. Володя не любил рассказывать о своих боевых делах. Скрывал он почему-то и при каких обстоятельствах потерял руки: правая была отрезана у ладони, левая — до локтя.

В партизанском соединении Ковпака было два инвалида: Зеболов и Кузяев. Но их никто и ни в чем не выделял. Здесь все были воинами.

Однажды только Кузяев имел неприятный разговор с белобрысым парнем в солдатской бекеше и серой кепке.

Белобрысый ежедневно вертелся у котла, старался в чем-то угодить, заискивал, выпрашивал добавку.

Как-то после сытного обеда белобрысый разоткровенничался:

— Эх, Петр Иванович, и к чему вам мучения такие, жизнь лесная неприкаянная? Мне бы деревяшку вместо ноги — хрен с ней, с ногой, и одной обойтись можно! — лежал бы я сейчас на печи с молодухой под боком.