Илья Миксон - Святое дело

Когда он добрался до перевала, лед на спине растаял…

Впереди внизу слабо замерцали рыжие одинокие огоньки деревни. Оставалось совсем немного, но сердце начало сдавать от непомерной нагрузки, руки дрожали, а единственная нога стала чужой, как протез.

Петр вспомнил о фляге с самогоном, прихваченным в качестве доказательства «для кума», и подумал, что надо отпить глоток-другой, но неподатливые пальцы не могли свинтить колпачок. «Потом, — решил Петр, — потом».

Он завалился на спину и заскользил вниз. Его закружило, затрясло, забило о камни. А он лишь радовался, что так быстро приближается к цели.

Потом его в последний раз ударило в бок, и все остановилось. Минуту или две Петр лежал неподвижно, не в силах пошевелиться. В ушах все еще свистел ветер.

Припомнилось детство: снежные горки, салазки; зеленая гладь озера, деревянные, подбитые стальным прутом коньки, накрепко привязанные бечевкой к подшитым пимам.

Петр увидел себя мальчиком. Усталым и довольным он подходит к дому. Гремя коньками, поднимается на крылечко, отворяет двери. Из дома выплывает теплое и вкусное облако.

Голос матери велит сбросить «проклятые колодки» в сенях и отряхнуться, не нести снег в горницу. Петр послушно выполняет все, что велит мать. В награду на столе появляются любимые пироги с капустой. Но сейчас Петру не хочется никакой еды, только забраться бы на теплую печь, укрыться овчиной и замереть, свернувшись в комочек. Какая-то сила, видимо, старший брат, поднимает его и укладывает на печь. Сразу становится тепло, уютно и спокойно. Глаза сами смежаются. За окном подвывает Тузик, но нет сил разлепить ресницы и спросить, в чем дело. А спросить надо: Тузик зря не станет выть. Может, старшой обидел! Почему он невзлюбил такого славного умного песика? Вечно гонит его из избы. А Петю, когда заспится, водой будит. Наберет в пригоршню студеной воды и плеснет прямо в лицо. Вот и сейчас так делает. Зачем? В школу еще рано, сейчас ночь, Петя только-только прилег. Так спать хочется! Не надо, слышь, не надо! Дай поспать. Минуточку! Хоть секунду!

Опять плеснул в лицо студеной водой, да с силой!

Петр открыл глаза и, сразу отогнав дурманящий сон, пришел в себя от тревожной мысли: «Опоздал!»

Он попробовал подняться на четвереньки, но не смог, руки совсем не держали. Тогда он прижался ко льду и, скребя негнущимися пальцами, прополз по-пластунски еще с час.

Надо было зайти с огородов, но заснеженный бурьян, жесткий и высокий, и перекладины изгороди оказались неприступной крепостью.

Вокруг было темно. Лишь из глубины улицы доносилась пьяная песня.

«Сволочь всякая гуляет, — вяло подумал Петр, — можно идти открыто».

Но идти он уже не мог, даже придерживаясь за ограду: вконец обессилел.

Петр пополз вокруг огорода, выбрался на широкую пустынную улицу.

Вдруг послышались близкие голоса. Петляя и покачиваясь, навстречу шли двое. Бежать было поздно, и не мог он такое сделать, физически не мог.

Решение созрело мгновенно, единственное и простое: притвориться пьяным, как Саша Титов. Петр вытянул из-под пальто флягу и положил впереди, насколько позволил ремешок, а сам уткнулся лицом вниз.

Двое приближались, выкрикивая что-то друг другу. Шум ветра мешал разобрать слова. Петр осторожно потянул за шнурки шапки, чтобы освободить уши. До него долетели чужие, незнакомые звуки.

«Немцы!»

Он не испугался, не струсил, только горечь и обида обожгли сердце. Погибнуть у самого заветного места, погубить после всех мук и трудов такое большое дело!

— Что это? — раздалось по-немецки изумленное и пугливое восклицание. Щелкнул отведенный затвор автомата. Лед перед глазами засветился: немец включил фонарик.

— Руки вверх! — окликнул грубый голос.

Петр не шевельнулся.

Немцы медленно приближались.

— Он пьян, — брезгливо прокартавил другой и громко икнул.

— О! — воскликнул первый и взял флягу. Он дернул ее к себе так, что сорвал ремешком шапку с головы Петра.

Послышалось бульканье: немец взболтнул флягу.

— Шнапс?!

Они, очевидно, свинчивали крышку. Потом шумно понюхали, пригубили и убедились, что во фляге действительно водка.

— Рождественский подарок, — радостно сказал картавый и брезгливо пнул сапогом неподвижное тело Кузяева. — Русская свинья!

— Пристрелить его?

— Зачем? — блаженно сказал картавый. — Он и так почти готов. Дай мне глотнуть.

— Надо оставить Гансу, — неуверенно напомнил грубый голос.

— Ну его к бесу!..

Картавый добавил что-то смешное.

Оба залились пьяным смехом и удалились. Голоса и шаги немцев пропали в шуме непогоды.

Кузяев подобрал шапку, пополз вперед, последним усилием подобрался к оконцу и трижды стукнул ледяными пальцами.

Плотная занавеска трижды колыхнулась в сторону, и знакомый голос с неподдельной радостью спросил:

— Никак — кум?

— Он и есть, — отозвался Петр и тяжело сполз вниз.

…Анатолий Ванявкин радировал:

«Связь с Гомелем установлена. «Сирень 316».

Впервые это стало известно от ребят из группы Саши Титова: в западной окрестности Гомеля большие артиллерийские склады. Боеприпасы прибывают по специально проложенной железнодорожной ветке. Ежедневно тяжело нагруженные машины и вездеходы выезжают из склада в направлении фронта. Ночью движение усиливается: до самого рассвета гудят моторы.

Территория ограждена несколькими рядами колючей проволоки.

Вокруг открытая, голая местность. Близко подобраться невозможно. Установить систему охраны и обороны нельзя. В бинокль различимы плоские прямоугольные насыпи: очевидно, боеприпасы укрыты под землей.

Для нас эта цель не по зубам.

Если уж такие отчаянные головы, как подрывники Саши Титова, заявили: «цель не по зубам», значит, нечего и рассчитывать на собственные силы.

— Передавайте нашим.

«Нашим» означало — на Большую землю. Кузяев отлично знал этих людей, верил им, но доносить не торопился. Склад — не скопление танков, сразу не убежит. Есть время тщательно перепроверить сведения, дополнить их, заполучить точные координаты.

Кузяев включил в дело своих людей; гомельские товарищи получили срочное задание первостепенной важности.

Прежде чем направлять удар с воздуха, следовало поискать лазейку на земле.

Сам Кузяев перебазировался ближе к Гомелю, насколько это было возможно. Он не мог оторваться от леса, утерять связь с базой.

Первое донесение из Гомеля ничего хорошего не обещало. Человек, которого Кузяев никогда не видел в глаза, ушел на задание и не вернулся. Его звали Юрой.

Сколько таких Юр, Миш, Тамар уходило и не возвращалось!

Далеко не всегда удавалось узнать их судьбу, обстоятельства гибели. Герои покидали мир втайне от друзей и родных.