Илья Миксон - Святое дело

Внимательно выслушав очередное задание, Валя кротко говорила: «Хорошо, Петр Иванович». И Кузяев знал: все будет сделано хорошо. Валя исчезала на несколько дней и, возвратившись, приносила исчерпывающие ответы.

Потребовалось выяснить место передислокации гитлеровского полка, стоявшего под Речицей. Валя пошла по следам немецких гусениц и ребристых шин.

Минуло два дня, три, пошла вторая неделя. О Вале — ни слуху. Где она? Что с ней? Толя Ванявкин переживал еще больше, чем Петр. К исходу второй недели Валя вернулась. Оказалось, что она пробралась до самого Чернигова, почти за двести километров от базы, пока не отыскала внезапно исчезнувшую часть.

— Как же ты смогла? — удивился Петр. — И мыслимо ли в такую даль отправляться одной!

— Все хорошо, — кротко ответила, по своему обыкновению, Валя и застенчиво улыбнулась. — Есть вот только очень хочется.

Толя, влюбленными глазами оглядывавший Валю, вдруг спросил:

— А где твои часы?

Когда Валя «шла к тете в Чернигов», ее задержал полицай. Пришлось откупиться часиками.

(В другой раз немец польстился на Валины рукавички.)

Центр поблагодарил «Сирень 316» и его группу за отличное выполнение задания.

Все внимание Кузяева сосредоточивалось на районе Речица — Гомель. Этого требовал от него и командир соединения — секретарь Гомельского обкома партии Илья Павлович Кожар. Кузяев постоянно находился в курсе всех событий, больших и малых, происходящих в подопечном районе.

Однажды удалось захватить штабную машину с важными документами. Срочные данные сообщили по радио, за остальными документами прислали специальный самолет. Самолет доставил новые запасы питания для радиостанции, теперь Петр имел возможность принимать сводки Информбюро и записывать их. Он так натренировался, что записывал сводки дословно. Московские известия, правда о положении на фронте и в тылу передавались не только в отряды, но и доходили до жителей сел и деревень, лежавших окрест на многие десятки километров.

Петр часто появлялся в селах, встречался с верными людьми, получал сведения и ставил новые задачи. Надо было поддержать советских людей, томящихся под оккупацией, вселить в них веру и надежду, звать на борьбу за правое дело.

Не раз, когда Петр сидел в избе в одном конце деревни, на другом появлялись немцы или полицаи. Друзья успевали подать знак, но случалось уходить отстреливаясь.

Обычно Петр отправлялся в селения вместе с кадровым военным Филей, песенником и весельчаком, и Сашей Рудаком — секретарем подпольного обкома комсомола. Иногда к ним присоединялся рыжеусый Саша Титов. Лихой подрывник великолепно изображал пьяного. Смеялись до слез. Наконец, Титов бросал «хватит» и начинал смеяться сам. «Эстрада» после серьезных разговоров стала традицией.

Любили все вместе петь песни. Они воспринимались здесь, вдали от свободной родной земли, с особым чувством, остро и неповторимо.

Глава разведчиков Петр Кузяев почти непрерывно находился в пути: от одного тайника к другому, от явки к явке, от связного до рации. Протез буквально разваливался на части. Петр скрутил его проволокой, надшил ремни веревками, заменил сломанную ось шарнира подобранным на дороге болтом.

Но Петр Кузяев оставался на боевом посту, несмотря на неоднократные предложения Кожара переправиться на Большую землю «для капитального ремонта».

Война не могла ждать, требовались все новые и новые сведения.

Отрывочные данные о Гомеле, доставляемые Кузяеву разведывательными группами, уже не удовлетворяли командование. Необходимо было установить с городом регулярную связь.

Как всегда в таких случаях, помог подпольный обком партии.

На встречу с гомельским товарищем Петр решил поехать один: меньше подозрений. В случае чего можно предъявить немецкий паспорт уроженца Брянска П. Я. Михалина.

Нельзя было подвергать риску начало новой чрезвычайно важной нити, первой нити, ведущей в Гомель.

Он отправился верхом, безоружный. Остались позади лагерь, сторожевые заставы. Петр был один в темном ночном лесу.

Морозный пронизывающий ветер шквалами налетал на голые обледенелые деревья, гулко шумел в стеклянных ветвях. Конь пугливо вскидывал голову, похрапывал, медленно переступал неподкованными ногами по скользкой ледяной просеке. Дорога то растворялась в черноте ночи, то слабо светилась серой зеркальной гладью.

Легкое пальто быстро промокло насквозь, студеная вода пропитала одежду, ледяным компрессом охватила тело. Петр пожалел, что не взял плащ-палатку, но тотчас отверг это сожаление: ничто не должно вызывать подозрений. Даже время встречи выбрали наиболее подходящее для целей конспирации — рождественскую ночь.

Путь предстоял недолгий, всего километров десять. Кузяев выехал с запасом, учитывая непогоду и темень. Заблудиться он не мог: не раз бывал в той деревне, и мерин хорошо помнил дорогу, вырос в этих местах.

Еще недавно мерин принадлежал старосте. Бывший кулацкий сын верой и правдой служил оккупантам, злобствовал и притеснял односельчан, безжалостно расправлялся с неугодными.

Изменника удалось хитростью заманить в ловушку, и над ним совершился справедливый народный суд.

А мерин — забыли у старосты кличку узнать! — перешел к Кузяеву. Пришлось лишь снять подковы: партизанские лошади не должны оставлять особых примет.

Теперь, без подков с шипами, мерин все время оступался, ноги его, будто у начинающего конькобежца, разъезжались в стороны, беспомощно скользили по ледяному настилу.

В поле и вовсе невозможно стало ехать. Мерин заплясал, закрутился, вот-вот свалится набок. «Еще придавит на беду! — с тревогой подумал Петр. — Тогда все пропало».

Он пробовал свернуть с дороги, но все вокруг превратилось в ледяную гладь. Ему удалось развернуть коня обратно к лесу, благополучно добраться до первых деревьев.

Петр привязал мерина и заспешил в село. Едва он сделал несколько шагов — упал и больно ушиб бедро.

Поднявшись, Петр осторожными шажками двинулся дальше. Время шло, а он топтался почти на месте.

До намеченного часа оставалось совсем мало. К тому же товарищ из Гомеля мог находиться здесь не позже чем до двух часов ночи, чтобы к рассвету возвратиться в город.

Дорога постепенно пошла вверх. Петр знал: начинается холм. И хотя подъем был пологим, передвигаться стало намного сложнее.

Петр шел, как слепой, выставив вперед руки. Каждый шаг давался неимоверным усилием. Резкие порывы ветра заставляли низко наклонять корпус, прижимать подбородок к мокрой груди.

А идти надо было. Во что бы то ни стало.

Петр опустился на четвереньки и, действуя руками и ногой, пополз. Коченели руки, и пальцы становились непослушными. Петр утешал себя тем, что впереди длинный крутой спуск и удастся наверстать часть потерянного времени.