Илья Миксон - Святое дело

— Много.

— Я тоже начну писать. — Петр упрямо сжал губы.

Наступил сорок второй год. Фронт все ближе подкатывался к Тамбову. Город бомбили. Радио передавало тревожные сводки. Многие жители эвакуировались.

— О-го-го… Надо уезжать, пока не поздно, — сказал Кузяеву знакомый бухгалтер и, подняв ногу, покрутил ортопедическим полуботинком. — На таких двоих, как у нас с тобою, далеко не убежишь.

Заговорила об отъезде и Аня. Неожиданно свалившееся на них горе — преждевременное рождение ребенка — лишило жену былого спокойствия и уверенности.

— Уедем, — предложила она. — И жить здесь негде…

— Чем мы плохо устроились? — возразил Петр. — Дом хороший, не гонят. Хозяйка — славная женщина.

— Тетя Женя — да, но муж ее… Сколько я из-за него слез пролила! Как выпьет, так и начинает: «Молодчина, Анка, толково выбор сделала. С таким мужиком никакая война не страшна».

Петр потемнел, но сдержал себя.

— Сам-то он тоже не вояка. Ноги хотя и целы, да никудышные, как колоды, распухают.

— Уедем, — Аня заплакала.

Он стал гладить ее волосы, плечи.

— Хорошо, завтра поговорю.

Петр с утра сразу отправился в райком.

— Чего такой злой, товарищ Кузяев? — встретил новый секретарь.

— Отпустите на фронт. Не могу больше, — глухо сказал Петр. Секретарь внимательно оглядел его. Помолчал. Затем поднялся из-за стола.

— Пойдем, познакомлю с одним товарищем.

Секретарь представил Кузяева незнакомому военному с двумя «шпалами» и танками на черных петлицах и ушел.

Петр и майор остались наедине. Майор попросил рассказать о себе. Беседа затянулась.

— Пожалуй, что-нибудь можно сделать, — сказал, наконец, майор.

— Только не в тылу! — заторопился предупредить Петр. — И не писарем, не кашеваром, не бухгалтером на каком-нибудь складе.

Майор выслушал это без улыбки.

— У меня только тыловые должности. Других нет.

Петр встал.

— Тогда извините, зря время потратили.

Не обращая внимания на горячившегося Кузяева, майор спокойно повторил:

— Только в тылу, в глубоком тылу.

— До свиданьица!

— В тылу противника.

Петр замер.

— Как вы сказали? — переспросил. Ему показалось, что он ослышался.

— В тылу противника. Дело ответственное, серьезное и очень опасное. Так что лучше подумать.

— Да я уже столько передумал, товарищ майор!

— С Анной Ивановной посоветуйтесь.

— Говорил с ней! Согласна, жена ведь. Комсомолка.

— Об этой должности вы еще не говорили, Петр Иванович. А дело, повторяю, необычайно опасное.

Майор отговаривал еще долго и серьезно, но Петр уже знал: желание его, сильное, выстраданное, сбывается.

Оформление документов заняло немного времени. На медкомиссии военврач второго ранга, взъерошенный, усталый, бегло взглянув на протез, передернул плечами:

— Что тут проверять — не понимаю. Делать им там нечего. Не годен! Подчистую.

Петр с трудом скрыл торжествующую улыбку.

Повестку принесли 26 июня, в день рождения. И как год назад не пришлось отгулять свадьбу, так в этот раз не отпраздновали двадцатишестилетие Петра.

Аня разрыдалась. Петр никак не мог успокоить ее.

— Не пущу, не пущу, не пущу, — повторяла она.

Петр сорвался, вспылил, впервые накричал на Аню:

— Не пустишь, так уйду! Но только больше не жена ты мне!

В дверях неожиданно появился хозяин. С трудом передвигая распухшие ноги, вплотную приблизился к Петру.

— Чего орешь? Супруга она тебе! Какая же женщина без слез мужика своего на войну отпустит?

Аня притихла, втиснула лицо в подушку.

— Когда идти? — деловито спросил хозяин.

— В восемь, — ответил Петр и виновато дотронулся до вздрагивающего плеча жены.

— Давай, Анка, — продолжал хозяин, — помоги моей старухе стол накрывать. Негоже без посошка человека в дорогу отправлять.

Вдоль поезда толпились группами и парами суровые мужчины и печальные женщины. Дети хныкали; те, что постарше, держали себя по-взрослому, строго и печально.

Из какого-то вагона доносились звуки гармошки, где-то пели, нестройно, но задористо.

Кованые сапоги припечатывали асфальт. Позвякивали в вещмешках металлические ложки и кружки.

— Если писем долго не будет, не пугайся, — вполголоса в какой уж раз предупреждал Петр.

Аня согласно кивала. В белом платье в крупный горошек, она выглядела девчонкой, как тогда, когда приезжала к деду на каникулы. Только глаза ее, светло-голубые, с большими зрачками, застыли в немой тоске. И Петру было нестерпимо жаль оставлять ее одну-одинешеньку в затемненном городе. Но он не мог поступить иначе. И Аня должна была понять его.

Когда собралась вся группа, которая уезжала с майором-танкистом, нашлось много знакомых.

— Петя? Тоже с нами? — недоверчиво спросил Анатолий Ванявкин, бывший член комсомольского комитета школы.

— Как видишь, Толя.

— Моя мама, — сказал Анатолий и повернулся к женщине в темном платке. Глаза у нее были заплаканными, но она держалась стойко и прямо.

— Петр, — Кузяев пожал сухую ладонь Надежды Антоновны и представил жену. Аня не знала, что сказать, и спросила о том, что было и так ясно:

— Сына провожаете?

— Сына.

— А я провожаю мужа.

Лицо Ани вдруг стало таким же суровым, как у матери Анатолия.

И потом, когда поезд ушел и женщины и дети покинули перрон, часто останавливаясь и оглядываясь, Аня шагала солдаткой среди других солдаток: ее муж был таким же, как и другие мужчины, те, что ушли воевать.

А она будет работать, учиться и ждать писем. Сейчас и всегда, когда их не будет долго, очень долго. Ждать, пока не дождется.

На рассвете поезд остановился в пятнадцати километрах от города. Немцы разбомбили путь. Дальше отправились пешком. Майор-танкист взял у Кузяева плащ и вещмешок.

— Н-да, — крякнул майор, забрасывая за спину вещмешок. — Что там у вас, гантели?

— Книги.

— Какие?

— Островский, «Чапаев», «Овод».

Майор кивнул и зашагал вперед.

В полдень они пришли в город. Майор оставил всех у закопченной стены депо, а сам ушел. Возвратился он с малоутешительным известием: часть передислоцировалась, городу грозит сдача.

Майору удалось раздобыть автобус, и они снова отправились в путь.

Учеба подходила к концу, когда Кузяева внезапно свалила тяжелая болезнь. Врачи определили: тиф. Петр пытался объяснить, что это, наверное, тропическая лихорадка, а не тиф, но его слова приняли за горячечный бред. Начальник и учитель Кузяева капитан Савельев отвез его в инфекционный госпиталь.

Петр болел долго.

Всем его планам и мечтаниям опять грозила катастрофа. Из госпиталя неминуемо направят в военкомат, а там — ясное дело, разговор короткий: «Не годен! Подчистую». Петр забеспокоился, написал Савельеву. Тот не оставил Петра в беде, сам за ним приехал.