Николай Камбулов - Мужской разговор

Взгляд Кальмана скользнул на живот Марушки, и она почувствовала, как по телу побежали мурашки.

…Марушка не слышала, как под Кальманом проскрипели ступеньки, ее мысли были заняты Пижмой. Потом она погасила свет, попыталась найти серпок луны, но не нашла: небо и лес слились в единую плотную темень… А ветер гудел, как и прежде, тяжело, с надрывом. Вдруг Марушка увидела перед собой милое, серьезное лицо Пижмы. «Здесь проходит граница социалистического лагеря. Ты уж меня извини — жить будет нелегко».

Марушка вздрогнула, лицо Пижмы исчезло, а слышалась песня:

Это пели лесорубы, выходя из трактира и направляясь к своим домикам, расположенным здесь же рядом, на берегу горной речушки. Выделялся крепкий голос Кальмана:

Потом все стихло, погрузилось в привычную тишину. Марушка легла в постель, сомкнула ресницы, и, хотя не думала о Кальмане, ей тотчас же вспомнилось, как однажды перед футбольным матчем Янек поспорил с сыном полковника Жишки — Францем, тогдашним студентом и заядлым болельщиком команды «Шумава». Янек предложил пари: если «Шумава» одержит победу, то он, Кальман, босым провезет Франца на тачке по каменистой тропке, проходящей вдоль пограничного хребта. «Двадцать пять километров!» — воскликнул Франц. Он знал, что по этой тропе нельзя пройти и трех километров, и вовсе не потому, что она усыпана острыми камешками: подножие хребта теперь особая зона, чтобы туда попасть, надо иметь специальный пропуск. «Хоть сто! — упорствовал Кальман. — Не мне же босым тачку везти, а тебе, Франц…» «Ах так! — горячился Франц. — Я сделаю все для того, чтобы ты вез меня все двадцать пять километров… Марушка, будешь свидетелем».

«Шумава» выиграла встречу, а Франц достал пропуска на три человека…

Янек вез Франца, а Марушка шла вслед и хохотала безудержно… Потом… потом через три километра заметила, что ступни Янека кровоточат. Она уже не смеялась, умоляла остановиться. Но Кальман, обливаясь потом, вез и вез, поскрипывая зубами… «Сумасшедшие! — наконец заплакала Марушка. — Янек, пожалей свои ноги. Франц, прости его, спорить больше не будет». Кальман послал к черту и прощение Франца, и мольбу Марушки: он сполна отдал свой проигрыш и даже больше — в больнице, куда попал сразу по возвращении в город, ему напрочь удалили большой палец правой стопы…

Потом Янек ходил в героях, а у нее, у Марушки, возникло к нему какое-то странное чувство: она стала бояться Кальмана, и, когда Пижма вспоминал о нем, Марушка старалась уйти от разговора.

Она открыла глаза, поправила на себе пуховое одеяло, подумала: «Напрасно Пижма тревожился, я нисколечко не люблю Янека. Понял, Пижма, не люблю…»

И быстро заснула.

Утром Пижма повстречал рогатого красавца: козел стоял на самой вершине скалы и смотрел навстречу солнцу — красному шару, встававшему на востоке. Минуты три ротмистр любовался гордой осанкой животного, освещенного бледно-розовыми лучами. И это большое солнце, пришедшее оттуда, где, по убеждению Пижмы, всегда день, и шумавский красавец-крепыш, стоявший на горе, как-то сразу сняли с его плеч тяжесть ночного труда, и он тихо сказал:

— Вот так и держись в жизни!

Рогатый качнул головой и вдруг бросил свое крепкое тело вниз, на чернеющую площадку, и, не задерживаясь там, скрылся в чащобе. Пижма догадался: красавца кто-то спугнул и этот «кто-то», видимо, находится за скалой.

Прямо подняться было невозможно: крутой каменистый скат возвышенности теперь, под лучами солнца, покрылся слоем талого снега, ноги скользили как по льду. Пижма решил идти кружным путем…

Деревья росли очень густо, настолько густо, что Пижма еле продирался сквозь них, то и дело цепляясь плечами за шершавые стволы молодых сосенок и елочек. Он был поражен, что эти стволы крепки и неподатливы, будто отлиты из металла: у него горели плечи, перед глазами появлялись желтые круги… Но круги быстро пропадали; в голове Пижмы властвовала одна и та же мысль: «Останавливаться нельзя, впереди Янотка…»

Пижма выбрался из плотной массы стволов так внезапно, что некоторое время чувствовал себя будто в полете: идти было легко, словно и не было под ним земли. Остановился лишь тогда, когда увидел перед собой темный, искривленный оскал расщелины. Он знал глубину этой пропасти, знал, что по ее дну течет горный ручей, течет так быстро, что упавшее с кручи бревно течение подхватывает, как щепку, и уносит бесследно. Пижма на мгновение остановился, но, не раздумывая, сжавшись в комок, напружинился и… прыгнул через расщелину. Что-то рыкнуло внизу, рыкнуло с дикой озлобленностью и тут же захлебнулось: под ним была земля, и Пижма даже не оглянулся, чтобы посмотреть в черную пасть смерти…

Снова начался лес, но теперь он был реже — участок отводился под разработки, и поэтому здесь царствовали чистота и порядок — ни травинки, ни кустика.

Пижма сообразил, что его белый маскхалат виден далеко среди потемневших стволов. Он сбросил его. Песочного цвета куртка, такие же брюки, спущенные на голенища теплых, на меховой подкладке, сапог, теперь почти сливали его с лесом.

«Сразу не заметит», — успокоился Пижма: он был почти убежден — козла спугнул Янотка. Ротмистр шел осторожно, ощупывая острыми глазами окружающую местность. К полудню он вышел к противоположной стороне каменной горы. Здесь вновь начался снежный покров, и Пижма облачился в белый халат, надвинув на голову башлык.

Нет! Не Янотка, Кальман… Инженер осматривал лес, топориком делал метины на стволах. Ну конечно же, для порубки. Настроение сменилось. Пижма отвернул башлык — кого теперь остерегаться. Он не подошел к Кальману, круто взял влево, чтобы проверить ловушку, которую смастерил сам в механическом цехе лесного завода. В поединке с Яноткой она была его последним козырем. О ловушке никто не знает, даже начальник отряда. Он установил ее ночью, по его мнению, в том месте, которое Янотка не может обойти, если попробует удрать за границу, — другие вероятные проходы он перекрыл круглосуточными нарядами.

Лощина оказалась пустынной, как и прежде, с нехоженым настом, по которому, пробегая, вихрились снежные дымки. Тростиночка, обозначающая замаскированную ловушку, дрожала на ветру. Пижма смотрел на нее долго, а видел не тростиночку — Янотку: громадный детина, одетый в меховушку, беспомощно пытается освободиться от железного капкана. Тянет, но куда уйдешь с такой тяжелой колодой, два шага не сделаешь — от боли закричишь на всю округу. На то и рассчитывал.

А вот лица Янотки так и не вообразил — ни разу не видел, каков он, этот Янотка. И рассказы лесорубов не дали четкого представления. Может быть, он вовсе не чех, а недобитый гитлеровец, мутит головы молодежи, запугивает. Пижме не хотелось, чтобы Янотка оказался чехом или словаком, пусть лучше под этой кличкой скрывается кто-нибудь оттуда, из Западной Германии…