Владимир Кудинов - Сполохи

Шапчиц слегка смутился: Значонок выжидательно глядел на него, будто еще не все было сказано.

— Ну и что? — наконец произнес Значонок.

— Ну и все…

— Тогда поздравляю. Читал я ваше стихотворение, как же, на память выучил, — с насмешливой доверительностью сказал Значонок. — Прекрасное стихотворение. Вот только рифмы в нем, простите, хреновые.

— Почему хреновые? — опешил Шапчиц. — Какое стихотворение?

— Под названием «Бульба шапчицкая».

«Учитесь у Пушкина, Лермонтова, Блока… Литконсультант районной газеты Сидоров», — усмехнулся Шапчиц.

— Ну да.

— Будете сражаться?

Значонок пожал плечами:

— Мне давно объявил войну «палачанский». А ваш сорт разве солдат второго фронта, зашел ко мне с тыла?

Не сразу у Ивана Терентьевича после этого разговора пошла работа как надо. Но постепенно он увлекся, и снова было ему хорошо, ведь настоящая работа всегда очищение.

— Эй! — крикнула трясогузка. — Взгляни-ка на солнце.

— Взглянул. — Иван Терентьевич разогнулся. — А что?

— Как же, что?! А «телега»?.. А Танька?.. Кто целое утро морочил мне голову?

— Тихо-тихо! Успокойся. Не шуми. Видишь, я уже собрался. Я уже пошел.

Иван Терентьевич успел к часу дня в институт. Лаборатории, кабинеты, коридоры быстро пустели, потому что наступил обеденный перерыв.

Но пустым был и конференц-зал. Иван Терентьевич сел у двери, стал ждать, когда соберется народ.

А через час к нему подошла доктор Семенова:

— Иван Терентьевич, отчего вы просидели здесь весь обеденный перерыв?

— Вот, прислали «телегу». Пригласили на час дня делить квартиры.

— Так ведь поделили в десять!

— Как поделили? Кто поделил?! А Таньке дали?

— Какой Таньке?

— Ну, Кашириным?

— Не знаю. Кажется, нет.

— …Тьфу!.. Иху мать! — Значонок, не добавив ни слова, направился к директору.

— Тьфу… иху мать! — чертыхался у себя в правлении и Кучинский. Он только что вернулся с сеножатей, и в ушах еще стоял звон кос, жужжанье пчел и стрекот кузнечиков, перед глазами в горячем мареве мельтешили бабочки. И по-прежнему он слышал запахи подвялой травы.

В коридоре стоял бачок с водой, и Кучинский с жадностью выпил две кружки. Вода была колодезная и не успела нагреться.

Кучинский прошел к себе, разыскал по телефону колхозного механика — в речной пойме стал намертво стогокопнитель, полетели подшипники, — как в разговор встряла телефонистка:

— Кончайте, Юлий Петрович. С вами будет говорить Горохов. — И оборвала связь.

— Алло! Алло! — безуспешно алекал Кучинский. — Что за…

— Кучинский, — сказала трубка голосом Горохова, — что ты там вытворяешь с картошкой? Сейчас же чтоб, понимаешь, был у меня!..

— Пращур интеллигентов Гороховых, — в сердцах пробормотал Кучинский, положив трубку.

Но он еще позвонил зоотехнику:

— Толя, голубчик, когда соберешься идти на свинарник, вели незаметно натянуть над полом веревку.

— Зачем, Юлий Петрович?

— Надо бы тебе споткнуться, упасть. Грязи по колено, вот зачем!.. Пошехонец!

До райцентра было километров пятнадцать, и Кучинский заявился сюда на своем «газике» все в тех же медовых запахах трав и в сенной трухе.

Но Горохова в райисполкоме не оказалось.

— Где же он? — спросил с удивлением Кучинский секретаршу. — Только что звонил мне…

Девушка пожала плечами:

— Не знаю. С утра был в колхозе Дровосека. Может, оттуда и звонил. Сейчас узнаю.

— Дай тебе бог здоровья, милая девочка, и доброго солдатика на ночь. — Кучинский присел.

Девушка связалась с коммутатором, потом с колхозом:

— Алло, коммутатор? Люба, откуда звонил Горохов?.. Пожалуйста, свяжи меня с Дровосеком… Иван Григорьевич? Здравствуйте. Горохов у вас?.. Еще не выехал? Сейчас выезжает?.. Его ждет Кучинский. Хорошо, передам… Скоро будет, — сказала она Кучинскому.

В ожидании Горохова Юлий заглянул в один из отделов. В этот час здесь в одиночестве трудился лишь Степан Михайлович Бабаед. Вот он-то и был нужен.

— Скоро на пенсию? — приветствовал его Кучинский.

— Здравствуйте, Юлий Петрович. Шифера нет, но будет. Горохов в курсе дела. Да, скоро на пенсию: с двадцать шестого декабря, — с готовностью отвечал Степан Михайлович.

— Ваш день рождения совпадает с днем рождения моей тещи и… Мао Цзе-дуна.

— Что поделать! В этом мы не вольны, холера ее мама.

— Должно быть, — взглянул Кучинский на исписанные Бабаедом листки бумаги, — вы всегда были незаменимым человеком на службе. У вас красивый почерк.

Польщенный Бабаед полюбовался своей работой.

— Представляете, нынешние умники исключили чистописание из школьной программы! — сказал он.

— Я слышал об этом, — сочувственно согласился Кучинский. — Наши дети «секут» алгебру, но не могут написать как положено, — он поднял палец, прося обратить особое внимание на это обстоятельство, — прошения, челобитной.

Из окна была видна часть аккуратного дворика, красный щит с противопожарным инвентарем. А вот ведерко, пригляделся зоркий Кучинский, было злоумышленно кем-то продырявлено.

— Это зачем же его пробили? — показал он на ведро. — Чтоб не украли?

Степан Михайлович рассмеялся — он был рад Кучинскому, как, впрочем, был бы, наверное, рад любому человеку, пожелавшему заглянуть к нему, перекинуться парой ничего не значащих фраз.

— Шутник вы, Юлий Петрович, — по-прежнему посмеиваясь, сказал Степан Михайлович. — А шутникам жить трудно.

— Напротив. Просто во мне много пороху. Сюда, — он сделал жест в сторону щита, понимая, очевидно, под этим свою насмешливость, — я трачу дымный. А бездымный берегу для дела.

— Вам снова на ковер? — участливо спросил Степан Михайлович. — Вечно ищете беду на свою голову.

— Послушайте, Степан Михайлович. Как вы, лично вы относитесь к последним событиям в Сан-Марино?

Ну, за таким вопросом наверняка может последовать целый каскад каверзных вопросов. Степану Михайловичу хорошо были известны повадки гостя.

— Юлий Петрович, — сказал он с легкой досадою, — я получаю за мою работу сто тридцать рублей в месяц…

— …и прошу не впутывать меня в скользкие делишки, — закончил его мысль Кучинский.

— Вот именно, — засмеялся Бабаед.

— Я тоже не люблю рисковать, — доверительно шепнул Кучинский. — Даже с большого выигрыша по лотерее не покупаю лотерейных билетов. И не посылаю писем авиапочтой — любой самолет тяжелее воздуха. Горохов в курсе…

Степан Михайлович был чистюля, человек обстоятельный и удивительно неторопливый. Это плохо вязалось с его небольшим ростом и худобой.

Как-то в неурочное время Кучинский заехал к нему домой. Надо было открыть исполком и переснять на кальку границы землевладений «Партизана» после ликвидации соседнего колхоза.

Кучинский извелся, пока Бабаед собрался. На одни только ботинки ушло пятнадцать минут — надо ж тщательно уложить «язычок», подтянуть шнурочки, завязать аккуратные, симметричные узелки. А потом пройтись щеткой, а потом — суконкой.