Владимир Кудинов - Сполохи

— Дима! — дрогнувшим голосом позвал Миша и помахал рукой.

Димка быстро взглянул на него, что-то сказал товарищу по команде, наверное: «Играй за двоих», — и побежал к Мише.

Товарищ вступил сразу в дело, но сыграл плохо: от его головы мяч полетел прямо в собственную штрафную площадку. Галдящая орава устремилась следом.

— Такой головой только рыбу глушить, — пробормотал с досадой Миша.

Но все обошлось — вперед вышел вратарь и прервал стремительную контратаку.

— О землю ударь, о землю! — обернувшись, крикнул голкиперу Димка. — Заштрафуй!..

Сначала они пожали друг другу руки, потом обнялись, и Миша чмокнул Димку в потную макушку.

— Ты у меня, что ж — капитан? — спросил Миша. — Молодец! Счет-то какой?

— Четыре — ноль в нашу пользу. Мы играем два тайма по пять голов.

— Молодцы! — снова одобрительно сказал Миша. — Сделали весомую заявку на приз «Крупного счета», учрежденный редакцией газеты «Футбол — хоккей» в шестьдесят первом году… Ну, а как, сын, учимся? Хоть одна-то пятерка есть?

— Каникулы ж, пап…

— Это в какой ты класс перешел?

— В шестой.

— В шестой, — соображал Миша. — Все верно. Шпрехен зи дойч? Зетцен зи зих?.. Я вот тебе автомат привез. С лампочкой.

Миша положил на траву чемодан, щелкнул замком. У Димки загорелись глаза. Автомат был что надо.

Димка сбегал к своим воротам, за которыми на привязи паслись козы, надел брюки, послал играть вместо себя одного из болельщиков.

Валентина оказалась дома — наступил двухчасовой обеденный перерыв.

— Моя ты радость, здравствуй! — сказал Миша, широко улыбаясь.

— Приветик, — усмехнулась Валентина. — Что-то я тебя не узнаю…

— Это почему же?

— При встрече ты обычно плюхаешься на колени. Даже посреди улицы. И ручку целуешь. — По ее лицу блуждала ироническая улыбка.

— А-а, — сказал Миша. — Я и сейчас могу.

— Обедать будешь?

— У меня через два часа автобус, — смущенно сказал он, взглянув на часы.

— Успеешь, — сказала Валентина.

Она пошла на огород надергать редиски и нащипать зеленого лука. Миша и Димка сели на лавочке.

Припекало, и Миша сбросил рубашку, остался в майке. У ног возились куры, пили воду из черной чугунной сковороды с отбитым краем.

— Валя! — крикнул Миша. — Где тут у нас пила? Крыльцо-то, гляди, осело.

— Да ладно тебе.

— Как же — ладно?.. Тащи, сын, лопату — столбик подгнил. — Миша со знанием дела оглядел крыльцо, скользнул взглядом по стенам дома, крыше, пуне — кажется, там все было в порядке.

Ничего не скажешь — добрый был этот человек по имени Миша.

Поправил с Димкой крыльцо, утер пот, пососал сигарету в тенечке.

— Не куришь? И не кури — выпорю, — сказал он так добродушно, что закурить захотелось: не выпорет, ни за что.

— Пороли ж при царе, — улыбнулся Димка.

— В «Детстве» Максима Горького прочитал?

— Не, по телевизору видел.

Потом Миша хлебал холодник, нахваливал:

— Мастерица ты, Валя, по холодникам. Как я, например, — по коровникам.

— Не только по коровникам.

— Жизнь прожить — не поле перейти, — живо возразил Миша.

— Личным акушерским пунктом еще не обзавелся?

— Дело прошлое… — слабо защитился Миша, стыдливо отвел глаза в сторону. — Не обижай хорошего человека.

Ну, чего там: по веселому случаю он, Миша из «Межколхозстроя», и его собрат, Сеня из «Межколхозстроя», подогнали тяжелый трайлер и автокран к Чучковской женской консультации, будто погрузить славный домик и увезти. Понарошку, конечно, смеха ради, а переполоху вышло дальше некуда…

— Я вот твоей маме все никак не соберусь написать, — притворно вздохнула Валентина.

— И не надо. Не огорчай старушку. Дело прошлое… А замуж чего не идешь? — сменил Миша пластинку. — Не берут? Ну, не дай бог родиться бабой! Серьезно.

— Тебе на этот счет повезло, — опять усмехнулась Валентина.

— Повезло, — согласился Миша.

Отобедав, он засобирался.

— Ехать надо, — сказал с сожалением, взъерошил Димкин чуб. Увидел через окно появившегося в калитке Кучинского.

— Председатель. Живет у нас, — сказал Димка.

Постоялец Мише понравился сразу.

— А чего, вышла бы за него, — посоветовал он Вале. — Ладный парень… Верно, Дмитрий Михайлович?

— Ну что ты мелешь?! — воскликнула Валя.

— А чего я… Ничего. Я ж тебе добра желаю, — растерялся Миша.

Димка насупился.

Кучинский задержался у крыльца, с интересом осмотрел Мишину работу.

— Здравствуйте, — сказал он с порога.

— Здравствуйте и до свидания. — Миша встал. — Ехать, друг, надо. Чтоб напрасно старушка не ждала сына домой, чтоб ей сказали, а она не зарыдала… Ну, живите в мире, в согласии… Димку не обижай, — сказал Миша Кучинскому. — Он у меня хороший.

Миша подхватил пустой чемоданчик, пожал руки Валентине и Кучинскому, пригладил Димкин вихор.

— Пора, — сказал он надломленным голосом.

А вскоре на велосипеде, ему вслед, умчался Димка.

Умывшись во дворе под рукомойником, Кучинский нашел на своем столе записку. Детской рукой было начертано: «Валентина — си, Кучинский — ноу!»

— Куба — си, янки — ноу, — пробормотал Кучинский. — Н-да, с дуба падали листья ясеня, а раки любят, чтоб их бросали в кипяток живыми. Словом, взлетала, падая, ракета…

В окно он видел, как отрешенно сидела Валя на крыльце…

Ужинал Кучинский — словно чувствовал за собой вину — в придорожной чайной. (Правда, на вывеске было солидное слово «Ресторан».) И увидел здесь Ивана Дровосека, председателя соседнего колхоза.

Дровосек одним из первых в округе построил общественный коровник, рассудив, что так оно будет лучше и для хозяйства, и для самих колхозников. Ведь все равно о кормах для частной скотины, о сенокосе и транспорте приходится думать ему.

Кучинский побывал на этой общественной ферме и решил в будущем году строить аналогичную в «Партизане» — для чучковской бригады. И вообще, у Дровосека следовало кое-чему поучиться. Мужик он был ушлый, разворотливый, получал приличные надои и был первым в районе по урожайности зерновых и картофеля.

Но основным сортом, увы, у него шел «палачанский». В колхозе был свой крахмальный завод — все, что оставила война от бывшей панской экономии, и Дровосек скупал для него крахмалистую картошку всюду, где только удавалось. Возил даже из соседней области. Переработка «палачанского» была делом зряшным.

Иван Дровосек сидел в углу под гигантским фикусом. Перовский «Рыболов», морща лоб — весь внимание, смотрел со стены через этот фикус в его тарелку, будто там плавал поплавок.

— Ваня ште, Ваня ште, Ваня штекает паште? — заглянул и Кучинский в тарелку Дровосека, подходя к его столу.

— Угу. Хороший паштет. Здравствуй, Юлий.

— Здравствуй, — отвечал Кучинский, усаживаясь. — Графинчик пуст, как душа ревизиониста? — повертел он графин. В склянку была брошена лишь капля винца.