Владимир Кудинов - Сполохи

Впрочем, стих мелкого хвастовства редко находил на Красоткина. Он давно подозревал, а потом и узнал о многих своих генетических слабостях и понял, что с генами шутки плохи. Серной кислотой бы их, серной, но куда же плескать, лить-то на что?..

сипел на берегу граммофон. Глаза были мокрые, все расплывалось, и все же Алексей разглядел вопрошающую, брезгливую мину на лице поджарого седого гражданина, который стоял у кромки воды, в брюках и майке, вполоборота к мальчишкам с обшарпанной клепаной трубой и демонстративно, словно призывая весь пляжный люд к осуждению вместе с ним, качал головой.

Алексей прошел мимо него к своей одежде, заметив:

— Эх, молодежь нынче пошла! Не почитает седин, ведет себя дерзко, легкомысленно… Вот в наше время.

Но сказал так, чтоб его не услышали. И тем более этот гражданин в брюках и майке, не любивший, наверно, вспоминать собственную молодость и с натугой, оговорками прощающий ее сегодня другим.

Алексей не ручался за достоверность этих слов, нежданно всплывших в памяти, принадлежавших какому-то известному римлянину, а может, греку, что жил пару тысячелетий тому назад. Но за смысл, за смысл старческого брюзжания грека-римлянина он ручался.

Рядом с его одеждой сидела девушка в оранжевом купальнике, и, подойдя ближе, Алексей с удивлением узнал в ней Тамару Загоровскую, дочь хозяйки. Его книга — на книгу он обратил внимание позже — лежала не на месте. Листнула, наверно, увидела обилие мутных графиков и диаграмм, отложила в сторону.

— Что же вы ушли, не постучавшись ко мне? По утрам в выходные я обычно хожу купаться.

Алексей пожал плечами:

— Все выходные я ловил плотву на канале…

Он опустился на песок, не зная, как ему теперь быть. Уйти, сославшись на все нарастающий пляжный гам, или остаться. Не годилось ни то, ни другое. Может, здесь нету хороших ее знакомых, даже просто знакомых, и она отыскала его среди купающихся, отыскала его барахло и села поджидать: общительной девчонке непонятно времяпрепровождение в одиночестве, без компании, пусть самой завалящей. Уж лучше с кем-то скучать, чем одной… Но, с другой стороны, природа не наделила Красоткина самой заурядной непринужденностью в отношении со слабым полом, а тут, между прочим, пляж, это вам не трамвай, в котором место уступил — и будь здорова, моя остановка следующая!..

И хотя бы была дурна собою. Так нет, все при ней. Сидит, вытянув длинные ноги и немного откинувшись на руки, вполуприщур — солнце слепит — смотрит с улыбкою на него, фукает на падающую на лицо сухую прядь волос. И наверняка знает, что эта поза, эти полуприщур и фуканье, и вообще, что бы ни делала, все выигрышно, все идет ей.

Словом, самозваная царица и паж поневоле…

— Я видела, как вы плыли, — сказала Тамара. В ее голосе слышалось восхищение, поддельное, нет ли, но восхищение.

Красоткин с досадой кивнул. Ну, для себя плыл, бог ты мой, для себя, ради своего удовольствия. Разве невозможно человеку забыться, остаться наедине с благодатной стихией и неужели надо постоянно пялить на себя со стороны придирчивые глаза! Где же справедливость, братцы!.. Разве нельзя разговаривать с собою в лесу, кричать песни в пустой квартире, зная, что и соседей дома нет, если неизвестно откуда взявшемуся восторгу, хоть убей, деться некуда! Разве предосудительно шляться под дождем в офицерской накидке с капюшоном и резиновых сапогах — в полевом одеянии — не столько потому, что ты любишь дождь, сколько потому, что улицы безлюдны!.. Плакать в толпе или блаженно, глупо улыбаться!.. Да он был один, он и этот пруд, самокопанье, вернее, мысли о вероятных свидетелях пришли уже потом, когда выходил из воды, — кэсэмэ, как клялся Красоткин в детстве, классе эдак в четвертом, клялся бездумно, десятки раз на дню и по любому поводу, словно попка: «Клянусь смертью матери…» — ах, до чего же глупо!..

— А мне негде было учиться плавать по-настоящему, — сказала Тамара. — Ведь речку запрудили недавно… Зато мама со второго класса возила меня в городскую школу фигурного катания — мама тогда не работала и по полдня тратила на мой каток. И докатилась я до звания чемпионки «Красного знамени».

— Ого! — сказал Алексей.

— В своей возрастной группе, — засмеялась Тамара и уточнила: — Ведь я получила всего-навсего второй юношеский разряд…

Она подчеркнула слово «юношеский», но Алексею почудилось в этом признании не умаление детского успеха, а кокетство взрослой девушки.

Далее Тамара поведала об истории с этим разрядом, уже недавней, когда после десятилетки пришла на завод.

Как-то в рабочее время задержалась на лестничной площадке, на которой — у зеркала — всегда лежит ворох записок девочек: есть туфли, есть кофточка, помада, обращаться в такую-то бригаду к такой-то. И тут набежал прилизанный чистенький мальчик, небольшое, еще незнакомое начальство. «Почему околачиваешься здесь в рабочее время?» — «Ну-ну, поосторожней и на «вы»!» — «Из какой бригады? — отступил немного мальчик. — На разряд сдавали?» — «Сдавала… На второй юношеский. По фигурному катанию!» А он, конечно, спрашивал о разряде рабочем. «Так вы с улицы?» Тамара ничего не могла понять. «С улицы, — учтиво объяснил мальчик, — в смысле из школы. А не с улицы — значит, из ГПТУ»… Потеха!

Потеха, детка, все одно к одному: и выбор места в молодежном эпицентре на пляже, и твое поджидание на берегу, и рассказ, сдобренный жаргонными словечками, который можно расценить как приглашение в мир твоих сверстников, как индульгенцию человеку, давно потерявшему в твоих глазах права.

Они посидели с полчаса на солнцепеке, продолжая болтать о всякой наворачивающейся на ум чепухе, вернее, первую скрипку играла по-прежнему Тамара, а он посмеивался, кивал головой и поддакивал, то есть тоже принимал д е я т е л ь н о е участие в пустословии, как заметили край выходящей из-за леса тучи. Что-то рано сегодня стала собираться гроза, еще нет и двенадцати.

Лезть в воду, чтоб потом, не обсохнув, нестись в запятнанной одежде во всю прыть в какое-либо укрытие, они не решились и потому оделись, поторопились к Кабанову.

На крутом песчаном откосе, укрепленном дерном, она требовательно подала ему руку, и он помог ей подняться наверх.

Видела бы меня сейчас Светланка, подумал он…

Страдала, когда ездил в командировки, сюда же отпустила лишь оттого, что рекомендовали врачи, что-то там с нутром у него не все в порядке, отпустила с условием, что будет прилетать домой не реже раза в два месяца, равно, как и она к нему.

Глупенькая, ведь, часто бывая в командировках, он так и не научился возить д о м с собою. Любил ездить, но о поездках с удовольствием думал либо загодя, либо вспоминал по прошествии некоторого времени. А вот с момента покупки билета на самолет или поезд подкатывала тоска, которая усиливалась, когда он отчаливал от Города Светланки и Дочерей, и не отпускала до обратной дороги.