Владимир Кудинов - Сполохи

— Да, — подтвердил Пунёк, — я тут, это верно… И не лень тебе было тащиться сюда, а? Ведь я бы все равно чего-нибудь придумал бы.

Она была маленькая и добрая женщина, и Пуньку вдруг стало отчего-то жаль ее — и дом ведь на ней, и скоро дитенок появится.

— На, — сказал он и протянул зеленую свою троячку, — купи там чего… Подумал, добавил: — От получки осталось.

Зоя покорно взяла деньги, и он, проводив ее до улицы, вернулся к трактору…

— Что же ты сделал с ружьем? — спросил Алексей.

— Да продал, — беспечно сказал Семен.

— И на зайцев ни разу не сходил?

— Почему не сходил — сходил… Шел, шел и галошу нашел.

— Стрелял, что ли, по галоше? — удивился Алексей.

— Ну. Только не знаю — врезал я в нее или нет.

…В доме Загоровских, у которых поселился Алексей, обстановка была странно тягостной, и по вечерам или в выходные он либо уходил бродить в лес, благо лес был безлюден, только-только начиналась земляника, да и лес был не земляничный, либо сидел на колоде у Семена, если тот возился во дворе и не в ущерб делу мог потешить веселым трепом. Пару раз пилил с ним дрова и однажды, с ним же, — для своей хозяйки.

Вначале семья Загоровских состояла для Алексея всего из двух человек — Александры Казимировны, больной и слабой, еще не старой женщины, и ее дочери Тамары, длинноногой шатеночки. Чувствовалось, что где-то на стороне живут и другие члены семьи, но при Алексее о них не говорили. Помалкивал и Семен.

Сам дом был некогда крепок, как сегодня были крепки большинство домов Кабанова. Близкий город и простая связь с ним давали для многих жителей хорошую работу, постояльцев, дачников, заискивающе позвякивающих по утрам молочными бидончиками у калиток, предоставляли рынки, где на худой конец можно было приторговывать фруктами, зеленью, лесной и садовой ягодой, грибами. Все это год от году пользовалось все большим спросом, за килограмм сушеных белых грибов, например, платили до пятидесяти рублей.

Но в доме Загоровских повсюду лежала печать запустения. Никому, казалось, не было дела до теплички, до ранних огурцов и помидоров — в черном каркасе шевелились под ветром обрывки пожелтевшей пленки, рыжая водопроводная труба, торчащая у двери, была забита деревянной темной затычкой. Алексей, истосковавшийся по простой хозяйской работе, с завистью думал о человеке, который когда-то любовно строил ее, прятал капризные растения от пронзительных сквозняков, заморозков, улавливал солнечное тепло; быть того не могло, чтобы кто-нибудь когда-нибудь да не пришел сюда вновь со скрутком пленки под мышкой, молотком, тускло блестящими смазкой гвоздями в консервной банке, и знал — попросили бы, нет, — но в другое время поправил бы тепличку сам, сделал бы все честь честью. Сейчас же, в середине лета, нужды в ней не было.

Гараж пустовал, как пустует родительский дом, из которого под белы руки увели единственную дочь-невесту. Запахи бензина выветрились, в углу возвышалась горка рухляди, в ремонтной яме валялся женский сапог. Мурава росла по двору незапятнанной, непримятой. Пустовал даже курятник, словно заявился однажды хорек, передушил всех хохлаток. Летней кухней, похоже, давно не пользовались.

А в комнатах стояла мебель, которая входила в быт десятка полтора лет назад. Телевизор был с крохотным экранчиком, первых выпусков; старец глядел через линзу подслеповато и скорбно. Допотопный холодильник «Украина» потреблял энергию, как линкор. Век большинства вещей определенно окончился.

Старая обстановка была объяснима — копили деньги на машину, гараж, тут не до обновок, но все остальное…

Алексей легкомысленно заикнулся, что за метла прошлась по семье Загоровских, заметил мгновенную страдальческую реакцию на лице Александры Казимировны и прикусил язык. И положил себе ни о чем впредь не спрашивать.

Впрочем, довольно скоро он понял, что некогда здесь жила большая семья и что она стала разваливаться, когда Александра Казимировна попала на операцию в онкологический институт, и развалилась окончательно, когда попала повторно.

На работу ездили одной электричкой. На привокзальной площади пути расходились. Александра Казимировна работала в «Трансагентстве» при мебельном магазине, была посредником между транспортной конторой и покупателями, оформляла заказы, счета. Фирма открывалась в десять, но ехать предстояло двумя троллейбусами, через весь город. Со следующей электричкой Александра Казимировна не успевала. Тамара бежала к автобусной остановке, где колыхалась толпа молодежи, в основном девчата — пестрые платья, плащи, юбки, белые ноги, — вместе со всеми штурмом брала очередной экспресс, отправляющийся на завод полупроводников, — паяла электропаяльничком. Алексей шел пешком, ему было недалеко. Домой возвращались порознь. Сначала хозяйка, потом. Алексей и уже в сумерках Тамара. После смены у нее были друзья, кино, заезжая эстрада, танцульки.

В воскресенье утром Александра Казимировна поехала в онкологический институт навестить знакомую. Нарвала корзину садовой клубники, в палисаднике нарезала огромный букет цветов, обернула стебли влажным вафельным полотенцем и бумагой, поставила в другую корзину. Вряд ли все это предназначалось одной лишь знакомой. Выпадет случай — встретится с доктором, с сестричкой, с нянечкой, наконец. Кто знает, может, еще придется лежать. И когда ты будешь в беспамятстве, она посидит возле тебя, отгоняя сложенной газетой от твоего белого лица пары наркоза, чтоб быстрее проснулась, смочит мокрой тряпицей спекшиеся губы; и пол сердечней освежит, и утку не тычком подсунет; снесет капризы, словом.

Поездка по всем статьям предстояла нелегкая. Одна дорога чего стоила: электричкой до города час, потом через весь город до автостанции тоже около часа, затем час автобусом. Надо же и в гастроном забежать, и т а м побыть, и вернуться засветло. Дня мало.

Был одиннадцатый час. Тамара в своей комнате все еще отсыпалась за неделю, и Алексей, осторожно прикрыв двери, вышел из дому, прихватив полотенце и книгу о геологических катастрофах на планете, — решил пойти на спрямленную неподалеку от Кабанова речку, на небольшое водохранилище, заполненное водою года два назад, ополоснуться да поваляться около засеянного тимофеевкой поля. По случаю выходного там, наверное, уже сейчас столпотворение, да что ж поделаешь — день обещал быть жарким.

Все последние дни были жаркими. Небо с утра напоминало глаза, в которых уживаются и невинность и распутство. А к двум-трем часам жара становилась просто невыносимой, словно свершилось смещение широт, и небо разрешалось шальной грозою. По такой погоде сидеть бы в тени платанов в узбекском халате, слушать крик ишака и журчанье воды в арыке, листать рубаи Хайяма, попивать крепкий чаек, пощипывая редкую бороденку, толковать о нынешних видах на хлопок и виноград, цокать языком, вспоминая каждый мяч из пяти, забитых «Пахтакором» киевлянам, размышлять о мечети…