Руслан Тотров - Ритмы восхода

— Туда-то мне не забраться, — улыбнулся сторож. — Годы не те.

— Ничего, дядя Коля, мы сами, — засмеялась Нина. — И тебя угостим, не пожалеем.

— Только ветки не ломайте, — сказал сторож.

Они влезли на дерево, на самую макушку, радуясь легкости своей и проворности, набрали яблок, теплых, пахучих, и ели, а солнце светило им в глаза, поднимаясь все быстрее и выше, и в деревне за садом слышались уже голоса, и зарокотал вдруг пущенный кем-то трактор. Внизу под деревом стоял сторож и, улыбаясь, глядел на них, а они бросали ему яблоки, и он тоже ел, осторожно обкусывая их и собирая семечки в ладонь.

— Ну, хватит, — сказал он. — Сорвите еще на дорогу себе и слезайте. Пора, небось, идти.

— Ты мать-то поругай, — сказал он Нине, когда они собрались уже и стали прощаться. — Давно в деревне не была. Пускай приходит, не забывает.

Они спустились к реке, и Волчок увязался за ними, бежал то сзади, то впереди, махая пушистым, закрученным в баранку хвостом. Солнце пекло им спины, низко над травой летали, глухо бубня, мохнатые шмели, через тропу перебегали торопливые деловитые муравьи. День набирал силу.

— Давай перевернем лодку, воду сольем, — сказал Чермен. — Где-то течь, наверное, есть, надо законопатить.

Они взялись и стали опрокидывать ее на борт, а лодка была тяжелая, и Волчок, резвясь, мешал им, хватал Нину за платье. Из прибрежной травы, громко шлепаясь, прыгали в воду лягушки. Волчок бегал, гоняя их, и, увлекшись, забежал далеко, а когда вернулся, Нина и Чермен уже сели в лодку и оттолкнулись от берега. Волчок бросился за ними, проплыл было немного, но потом вернулся на сушу, вытряс из шерсти воду и залаял им вслед.

Над широкими листьями кувшинок пролетали, дрожа тонкими радужными крыльями, стрекозы, высоко в небе парил коршун. Чермен выгреб к вербе, лодка ткнулась носом в песок, они вышли, привязали ее, замкнули цепь и пошли к поселку, надеясь застать его еще спящим. Но там не спали уже, на улицах кое-где встречались люди, многие возились во дворах, в огородах, засаженных возле каждого дома, стремились до заводского гудка закончить домашние дела.

— Подожди меня, я тебе сейчас что-то покажу, — сказала Нина, когда они подошли к ее дому. — Я быстро.

Чермен обогнул дом и стал ждать там в густой ольховой роще, в прохладной тени ее больших влажных листьев. Нина принесла книжку, и он не знал еще, о чем она, но почувствовал необычное.

Они сели на маленькую скамеечку, сделанную кем-то очень давно — с тех пор она почернела и покосилась, и Нина показала, прочла с обложки:

— Русско-осетинский разговорник.

И он услышал вдруг свое сердце и захотел взять эту книжку и уйти с ней к себе на чердак, чтобы в тишине, не отрываясь, читать ее.

— Вот слушай, я тебе сейчас что-то скажу, — Нина пошелестела страницами, нашла подчеркнутую карандашом строчку и сказала неуверенно: — Да райшом хорж [1] Доброе утро (осет.) .

Он тоже заглянул в книгу и несколько раз прочитал эти слова, чтобы запомнить их, потом попросил:

— Дай мне ее.

— Нет, — сказала Нина, — Мне тоже интересно. Я посмотрю, а потом дам тебе.

— Хорошо, — согласился он, — только ты не тяни.

Он встал и пошел домой. Высоко в небе, над горизонтом, плыли легкие белые облака, и Чермену вдруг показалось, что это вершины гор, покрытые сверкающим снегом, и он дорисовал их воображением от неба до земли так, как читал о них и видел в кино. Он подумал, что знает горы давно, может быть, с начала своей жизни, и теперь вспоминает их.

Мать не спала уже, когда он пришел, варила что-то на керосинке, готовила завтрак себе и ему, собираясь на завод, где она работала бухгалтером. Чермен положил перед ней три самых крупных яблока и сказал волнуясь:

— Да райшом хорж.

Она глянула на него и засмеялась.

— Почему ты смеешься, мама? — спросил он.

— Ты так смешно произносишь, — ответила она, смеясь, и долго смеялась еще, и смех ее плыл в тишине и спокойствии утра.

С понедельника до субботы я занимался алгеброй. Не очень-то весело каждый вечер, придя с работы, усаживаться за учебник. Если же добавить, что вечера эти в июле, а под окном стоит твой собственный мотоцикл, то получится не учеба, а тоска зеленая. Кто-нибудь другой не выдержал бы на моем месте. Но я собрался подогнать кое-что по алгебре, а раз уж я собрался, меня не остановишь. Я не из тех, кто находит тысячу зацепок, чтобы отложить дело до следующего раза. Поэтому я не глазел в окно и не морщил лоб, а решал уравнения со всякими неизвестными.

До этого почти три недели я возился с мотоциклом. Он был совсем плох, так доконал его Яков Михайлович, зато достался мне не дорого; правда, потом пришлось прикупить кое-что из запчастей, но это ерунда. До новой машины мне пока не дотянуть, хоть зарабатываю я прилично, поэтому покупка меня устраивала. А Яков Михайлович как раз собирался сбыть мотоцикл и купить себе «Москвич». Он кандидат наук, ему сам бог велел, а я был доволен и старенькой машиной.

Повозился я с ней порядочно. Каждый винтик подержал в руках, каждый узел перебрал, пока не отладил все как следует. Яков Михайлович больше любил кататься, чем возить саночки. Ему бы выкрутить газ до конца и будь, что будет. Такому хоть танк подай — и тот заездит через пару месяцев. Поэтому мне пришлось попотеть с этим несчастным мотоциклом. Но в конце концов я довел его до ума.

Кто-нибудь другой, покончив с ремонтом, тут же вскочил бы в седло и стал колесить по городу. Я же только запустил мотор, послушал его на холостых оборотах, подрегулировал и засел за алгебру. У меня не ладилось с уравнениями, и я решил взяться за них основательно. В таких случаях нечего считаться с временем или потакать своим желаниям. Пусть кое-кто посмеивается надо мной, зато я сделал, как решил, и никогда потом не жалел, что просидел за учебником лишнюю неделю.

Только в субботу я завел мотоцикл и выехал на улицу. Постоял у ворот, погазовал немного, осмотрелся. Улица у нас немощеная, застроенная старыми деревянными домиками, — такие есть еще на окраинах Москвы. Возле домиков палисаднички, липы. Тишина вокруг, как в деревне. Разве что раз в полгода попадет сюда какая-нибудь заблудшая машина. Или завоют коты, которых великое множество в наших дворах. В общем, улица наша мало изменилась за последние сто-двести лет.

Ездить по ней надо осторожно. Тут того и гляди проткнешь камеру наконечником татарской стрелы или другим историческим сувениром. Об этом любил потолковать Яков Михайлович, но только ради красного словца: сам-то он носился сломя голову. Маленький, остролицый, уткнется в руль и летит, как ведьма на помеле. Сколько его ни ругали, так он и не научился ездить спокойнее хоть по своей улице. Из-за таких и говорят, что гроб — необходимое приложение к мотоциклу.