Руслан Тотров - Ритмы восхода

Мне это очень не понравилось. Я не говорю уже о том, что мы приехали на моем мотоцикле, за который я выложил двести пятьдесят рублей копейка к копеечке. Просто мне, вдруг, показалось, что никакие мы не товарищи, раз он мог так легко отделаться от меня. Тогда не стоило и возиться со мной — учить меня ездить на мотоцикле. А уж беседовать с нами по вечерам и развлекать нас музыкой было и вовсе ни к чему. Лучше, когда люди раскрываются сразу, а не играют втемную.

Яков Михайлович, словно почувствовав мои мысли, присел рядом на песок и положил руку мне на плечо.

— Хочешь, я устрою тебя в свой институт? — спросил он вдруг. — Заканчивай школу, и я все сделаю, — ему хотелось исправить положение.

Он преподавал в технологическом институте и, конечно, мог протолкнуть меня туда. Это бы ему ничего не составило. Только я не для того перешел в вечернюю школу и стал работать на заводе, чтобы соваться в первый попавшийся вуз. Меня и раньше не очень-то привлекали цеха, корпуса и прочие шумные помещения, а теперь, поработав, я точно знаю, что мне там делать нечего. Я не хочу сказать ничего плохого о ребятах, с которыми работаю, но это не мое место.

Мне нравится быть одному где-нибудь в пустынном месте, идти себе потихоньку и все замечать. Если вокруг тишина и природа, я как-то по-особому могу думать. Иногда это мысли о чем-то отвлеченном, иногда об окружающем, иногда о себе. В детстве я мечтал стать путешественником. Но сейчас это не очень-то принято, поэтому я стану геологом. И будьте уверены, я не пропущу ни одного минерала из тех, что встретятся мне на пути. И не надо тащить меня за уши в институт. Мне бы подогнать немного алгебру, а там меня не остановишь. И я, конечно, подгоню ее. Я не из тех, которые сворачивают с дороги при виде какой-нибудь паршивой лужи.

— Так что, хочешь учиться у нас? — спросил Яков Михайлович.

— Нет, — сказал я. — У меня другие планы.

— Какие?

— Да так, есть кое-что на примете, — мне не хотелось распространяться об этом преждевременно.

Мы помолчали. Яков Михайлович нарисовал на песке человечка, рядом другого. Потом обвел их кругом и стер.

— Как тебе кажется, Сева, — спросил он вдруг, — у меня получится с Галей?

— Не знаю, — ответил я. — Откуда мне знать?

— А как ты думаешь?

— Чего мне об этом думать, сами разбирайтесь, — мне стало не по себе от этого разговора. Я не люблю, когда слишком уж откровенничают. По крайней мере, в таких случаях надо правильно выбирать собеседника. А я не отношусь к тем людям, которым нравится давать советы.

— Странно все складывается, — сказал Яков Михайлович. — С вами она дружна, а меня и знать не хочет.

— Мы ведь выросли вместе, — улыбнулся я. — Чего ей нос перед нами драть?

— Это понятно, — сказал он, задумчиво глядя на меня. — Но я-то все время с вами. Она могла бы и привыкнуть ко мне. Дело тут в чем-то другом…

— Не знаю, — сказал я.

— Пусть я немного старше, но ведь ребята относятся ко мне как к равному… Что ей мешает ко мне так относиться?

— Откуда мне знать? — удивился я. — Спроси у нее.

— Она сама не знает, чего хочет, — сказал он и замолчал.

Я улегся поудобнее на песок, зажмурил глаза от солнца и стал думать обо всем этом. Кое-что стало мне понятно.

— Так ты бывал с нами из-за Гали? — спросил я. Странно, но я почти не злился на него. Даже та, прежняя злость стала понемногу проходить.

— Не совсем так, — отозвался Яков Михайлович. — Вы и сами по себе довольно интересны.

— Мерси за комплимент.

— Скоро всему этому конец. Я собираюсь засесть за докторскую диссертацию. Там уж не вздохнешь.

— А как же Галя?

— Поживем — увидим.

Мы купнулись еще разок и стали одеваться. К этому времени злость моя прошла. Я вообще слишком уж отходчив. Мне даже жалко стало Якова Михайловича. В конце концов, ему несладко приходилось с Галей. А чего не сделаешь, отчаявшись. Он еще неплохо держался для своего положения. Кто-нибудь другой не то что товарища оставить на пляже, а и сам мог податься в сумасшедший дом. Когда человек близок к крайности, тут уж не знаешь, чего ждать.

В общем я простил его, пока мы шли к мотоциклу, и ко мне вернулось хорошее настроение. Я вспомнил, что мотоцикл теперь мой и прикинул, что сегодня же вечером я смогу начать разбирать его. Недельки две-три на ремонт мне достаточно. А может управлюсь и раньше, как дело пойдет.

— Круторебрая дева Галина, — сказал вдруг Яков Михайлович.

— Что? — спросил я.

— Да так, ничего, — улыбнулся он. — Поехали, что ли?

— Вперед, — сказал я.

Сквозь рев мотора я еще несколько раз слышал, как он бормотал о крутореброй деве. Ему, видно, пришлись по душе эти слова, потому что он повторял их у каждого светофора.

— Круторебрая дева Галина, — слышалось мне как будто со стороны. — Круторебрая дева Галина.

В конце концов это и мне начало нравиться. Яков Михайлович бормотал, а я слушал — так мы и ехали. Пару раз я сам попытался произнести это, но почему-то мне было неудобно. Странно, вроде бы ничего особенного в этих словах нет, а сказать их я не мог.

— Ну, вот и все, — сказал Яков Михайлович, когда мы приехали. — Можешь забрать свой мотоцикл. А я через месяц получу «Москвич». Вот так-то.

Мне казалось, что он не очень-то хотел расстаться с мотоциклом. Если бы не Галя, он ездил бы на нем еще сто лет. Все дело было в ней. Он решил покрыть ее каблуки крупным козырем. Что ни говори, а у «Москвича» на два колеса больше, чем у мотоцикла. Не знаю, насколько Яков Михайлович надеялся поправить дела с помощью четырех колес, а меня вполне устраивали два.

Дня через два-три после покупки я встретил Галю. Мы возвращались с работы в одном трамвае, и я проводил ее до самого дома.

— Яков Михайлович продал мотоцикл, — сообщил я ей.

— Да? — удивилась она. — С чего бы это?

— Не знаю, — ответил я: почему бы и мне не прикинуться дурачком, раз со мной хитрят. — А знаешь, кто купил его?

— Кто-нибудь из наших? — спросила она.

— Я приобрел этот мотоцикл.

— Не может быть, — заверещала она. — Поздравляю, Сева! А ты прокатишь меня как-нибудь?

— Как-нибудь прокачу, — пообещал я.

— Только не забудь, — попросила она, и мы условились опробовать мотоцикл после ремонта вместе.

В тот же вечер я проболтался об этом Якову Михайловичу. Не знаю, черт ли меня дернул за язык или кто другой, только я вдруг взял и выложил ему весь наш разговор.

— Ерунда. Не может этого быть, — сказал он.

— Чего не может быть? — спросил я.

— Не поедет она с тобой. А ты уж распрыгался от радости, — усмехнулся он. — Смотри-ка, даже порозовел весь.

— Почему не поедет? — спросил я.

— Так уж мне кажется, — сказал он.

Я понял, что он имел в виду под этим «так уж мне кажется». Он хотел сказать примерно такое: «Куда уж тебе лопоухому, если даже со мной она ни разу не прокатилась. Знай свое место, братец». Он мог бы и не намекать на это. Я свое место знаю. Все мы ходим по одной земле и дышим одним воздухом. И меня не заставишь прикрыть глаза на то, чего не заметил кто-то более именитый. Все эти звания-титулы меня не ослепляют, потому что дело вовсе не в них.