Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Еда, одежда — это его не занимало. Мирские дела вообще мало трогали Нурджаббара. И вот, чтоб уйти от суеты, устроился он на работу в лес. Когда он со своим сундучком появился в сторожке на берегу Куры, ему исполнилось пятьдесят девять, голова у него была совсем белая и зубов во рту осталось не больше десятка.

Три года уже работал он с Багиром, и не было случая, чтоб разговорился. Вместе работали, вместе ели, а мысли, мечты — они у каждого свои, так полагал Нурджаббар. А вот сейчас вдруг подумал, что не дурак он, этот Багир, и сердце у него, похоже, есть.

— Так где мы остановились? — спросил Нурджаббар, садясь на топчан.

— Ну… это… — прищурив один глаз, Багир смотрел на лампу. — Как его… Маленький дубок на берегу плачет…

Нурджаббар пододвинулся поближе к лампе и стал читать.

Багир замер, не отрывая глаз от желтоватого язычка пламени.

«…Прости, дорогой мой Дедушка! Умираешь ты на моих глазах, а я не могу помочь тебе. Нет силы в ногах моих, не окрепли еще руки-веточки… Как будем мы без тебя?! Ветры станут выдирать нам листья-волосы, бури будут гнуть до земли… Ты один нам опора и защита, как нам жить без тебя?!» Утер старый дуб его слезы пышной листвою своей: «Не плачь, сынок, не зря я погибну, смертью своей дам знать я, что жаждем мы, умираем от жажды. И дадут вам воды, и напоят вас досыта. Кура рядом, сынок, живая, устала она, замучилась, но живая. Кура придет вам на помощь».

Где-то близко завыл волк. От этого протяжного, вытягивающего душу воя по телу Нурджаббара пошли мурашки. Он нахмурился, закрыл тетрадку.

— Чего это они летом? — пробормотал он.

Багир, поглощенный сказкой, казалось, не слышал воя.

— Пусть себе… — сказал он. — Ты дальше давай.

Нурджаббар покачал головой.

— Не буду. Настроение пропало. Не люблю волков — алчный зверь.

— Так ты ж не ему — мне читаешь.

Нурджаббар помотал головой, положил ее на мутаку и закрыл глаза.

— А чем дело-то кончится? — спросил Багир.

— Не знаю… — Нурджаббар покрутил головой.

— А ты это здорово написал… Ей-богу, здорово!

Нурджаббар приподнялся на локте.

— Вот видишь, понравилось! А сколько на свете таких, как ты! Если люди узнают мои сказки, они по рукам пойдут! Так читать будут!..

— А чего ж не даешь читать?

— Не время еще, — Нурджаббар вздохнул и опустил голову на мутаку. — Я первый раз про дерево пишу. Многих затронул… из нашего района. У меня больше про войну написано. До сих пор стоит перед глазами. И снится часто… Я в артиллерии был. Ты в каких частях?

— Я?.. Я в кавалерии, — смущаясь, сказал Багир. — При лошадях состоял.

— Ну, это одно удовольствие.

— Слушай, а как ты… без бабы? — вдруг спросил Багир. — Тоска не забирает? — Вроде бы понимал, что не надо, не стоит спрашивать, а вот не удержался. Спросил и подумал, что сам-то вот ничего, привык.

— Не забирает… — задумчиво произнес Нурджаббар. — В молодости я всегда был влюблен, только возлюбленные мои не из жизни были, из мечты. Придумаю себе, влюблюсь, а так чтоб… Нет.

И снова знакомая, тупая тоска, придушив, навалилась на Нурджаббара.

— Туши лампу! — нетерпеливо сказал он. — Мошкара донимает! — Он сам задул огонек и лег ничком, обхватив руками мутаку.

Багир тоже прилег, с другой стороны топчана.

— Я все спросить хочу, — сказал он задумчиво. — Чего ты там шепчешь каждое утро, когда у Куры стоишь?

— У Куры?.. Да так, про беды свои рассказываю… — И добавил, предупреждая вопрос Багира: — Тебе говорить — надоест каждый-то день. — Он вздохнул и снова опустил голову на мутаку.

Багир тоже вздохнул и, перевернувшись на спину, посмотрел на небо. Луна стояла совсем низко, зато звезды были далеко-далеко, помигивая, как бесчисленные крошечные глаза. От безмолвия ночи можно было оглохнуть, даже птицы затихли, мошкара не жужжала. И Багир вдруг загрустил. Впервые после приезда бросившей мужа дочери подумал он, что не повезло его Назлы, а седеть начала — в ее-то годы… «Давно бы ей надо вернуться. Послушалась бы меня, все вышло бы по-другому. Я ей дельный совет дал, когда в Баку ездил».

Не для того, чтобы дать Назлы совет, ездил тогда Багир в Баку. Месяца через три после известия об ее замужестве, когда затихла обида и поостыл гнев, стал он собираться к дочери. Хочешь не хочешь, а навестить нужно, пусть не думают, что какая-нибудь безродная. Да и на зятя взглянуть надо, что за птица такая, из какого гнезда вылетела. И вот, прихватив с собой подарки, Багир двинулся в путь.

Назлы с мужем снимали комнату в Старом городе. Войдя в крохотную каморку, Багир просто не поверил, что здесь можно жить, что они прожили уже три месяца.

«И за то спасибо, — объяснила ему Назлы. — Знаешь, как сейчас найти комнату?»

Комната была два шага в ширину, пять в длину. Дверь такая, что, входя, нужно наклонять голову. Единственное окошко глядело на узкую улочку, солнечный свет никогда не проникал в каморку, и стены ее исходили сыростью. Мебели было: железная кровать, тумбочка, две табуретки, больше ничего не поставишь. Кроме этой комнаты в маленький дворик выходили двери еще нескольких комнат, там тоже жило по семье, и Багир представить себе не мог, как же все эти люди здесь помещаются. «Доченька, почему же ты должна так жить?!» — чуть не вырвалось у Багира, но сказал он другое: «Бог в помощь вам, доченька!»

Зять Багиру понравился. Высокий, смуглый, худой, настолько худой, что, казалось, именно из-за худобы глаза у него такие огромные. И характер дочка описала точно: скромный, застенчивый, вежливый парень. Первый не заговорит, а спросят — глаза опускает. Одно только пришлось Багиру не по душе: у зятя была привычка накручивать на палец волосы, закрывавшие ему лоб.

Собираясь в Баку, Багир намеревался погостить недельку, а пробыл один день. На ночь его уложили на кровати. Музаффару постелили на полу, поставив тумбочки одну на другую. Вообще-то Багир считал неприличным спать в одной комнате с зятем, но тут уж было не до приличий. Постелив мужчинам, Назлы куда-то исчезла, кажется, легла в кухне.

В ту ночь Багир не сомкнул глаз. Стены давили его, с потолка несло сыростью, нечем было дышать, Багиру казалось, что он в могиле, и этот могильный страх до утра не дал ему заснуть.

А чуть рассвело, с улицы послышался громкий, пронзительный голос:

— Мацони!.. Эй, мацони!.. Есть яйца! Яйца…

— С ума можно сойти… — пробормотал Багир, садясь в постели, взглянул на пол и увидел, что зять тоже проснулся.

Когда Музаффар ушел на работу, Багир подозвал Назлы:

— Вот что, дочка, возвращайся-ка ты домой.

— А Музаффар как же? — Назлы застенчиво улыбнулась.

— Так я ж не говорю — одна. Слава богу, дом у нас — хоть на коне скачи. Всем места хватит. Чего в конуре тесниться?

— Нет, папа… Какая в районе жизнь?