Иси Меликзаде - Зеленая ночь

— Да что с того?

— Ну и тупица же ты! — не выдержал Муршуд. — Наргиз заневестилась, понимаешь? Алияр ей жениха подыскивает. Клиента подходящего…

Муршуд не успел договорить, как Ахмед схватил его за ворот рубахи:

— Стой! Наргиз не нуждается ни в каких клиентах! Ты не смеешь так говорить, слышишь?

— Ты и вправду пить не умеешь, — отстранил друга Муршуд. — Лыка не вяжешь… Не веришь мне? А какой же иначе Барату расчет такую волю Алияру давать? Старик же в каждую дырку затычка! Как если бы начальством был.

Ахмеду вспомнилось, что и уста Сафар говорил так об Алияре: «Всюду свой нос сует».

Снова вспомнился день, когда он заходил в библиотеку: как показался в дверях Барат и тут же исчез; как Наргиз гляделась в зеркальце и поспешно ушла с работы, и не домой пошла, а совсем в другом направлении, туда, куда до этого укатил Барат на своей машине.

Гул в ушах Ахмеда нарастал, и сквозь него откуда-то издалека донесся пронзительный голос Тахмаза-муаллима: «Кто эта Н., что сон тебе отравляет? Меджнуном стал?!»

И тотчас он увидел тетрадный листок в клетку, трепетавший в длинных пальцах Тахмаза-муаллима, увидел ребят, их глаза, устремленные на листок в клетку. Ахмед увидел вдруг и Барата в своем классе — стоит у окна, смотрит на листок в руке Тахмаза-муаллима и улыбается ехидно, показывая два ряда белых зубов. И блеск их слепит Ахмеду глаза.

— Куда ты?! — Муршуд дернул его за руку. — Вон твой дом.

— Я не домой! — сказал Ахмед и пошел прочь. Ему хотелось побыть одному, хотелось выплакаться, смыть слезами боль в саднящем сердце. Подумалось вдруг, что Наргиз выйдет замуж и не станет больше улыбаться ему, а если и станет, то не будет в ее улыбке прежнего тепла, она станет холодной. И холод той улыбки Ахмед унесет с собой домой, и стены в доме обледенеют, и с потолка свесятся ледяные сосульки…

Глаза Ахмеда затуманились. Ему показалось, что он шагает в пустоту, что еще один шаг — и он упадет в бездонную пропасть.

Тьма напугала его, ему вспомнилась одинокая могила у въездной арки. Ахмед подумал, что несчастнее шофера Алиша — его отца — нет никого на свете и что шофер Алиш потому самый несчастный человек, что о нем никто не помнит. Умер безвременно и забыт. Ахмеду хотелось плакать, но слез не было. Там, где только что он ощущал мягкий, больной комок сердца, сейчас был камень. И виноват в этом отчим Мансур: если бы не он, Алиш не был бы предан забвению и сердце Ахмеда не окаменело бы. Туманное сознание парня прорезала резкая, как ножевой удар, мысль: «Мансур мне ответит за все!»

Теперь он знал, куда ему идти. И, пошатываясь, Ахмед шел к дому, шиферная крыша которого отливала в сумерках серым цветом…

Ахмед дошел до ограды, сложенной из речного камня, и, приподнявшись на цыпочки, заглянул во двор. За густыми кронами деревьев увидеть что-либо было невозможно.

Нагнувшись, он пошарил рукой по земле и нащупал у края тротуара шероховатый камень. Оглянулся по сторонам — прохожих не было. Ахмед подошел к деревянной калитке и громко постучал в нее. Кто-то щелкнул выключателем на веранде, над калиткой засветилась лампочка, и длинная тонкая тень Ахмеда, перерезав тротуар, легла на пыльную дорогу.

Отворилась калитка, в проеме появился Мансур. Увидев Ахмеда, он смутился, стал поспешно застегивать ворот пижамы. Парень посмотрел на Мансура, внимательно разглядывал пижаму, но какого цвета полосы — определить не мог. И вдруг вспомнил, что пришел сюда вовсе не для того, чтобы рассматривать все вокруг. Он шагнул назад и теперь уже в упор смотрел на отчима.

Мансур растерялся под этим пронзительным взглядом и смущенно улыбнулся. И тут он заметил камень в руке Ахмеда, но ничем не выдал своего беспокойства. Он оглядел пыльные брюки юноши, прилипшие к потному лбу волосы, вопросительно посмотрел в округлившиеся глаза Ахмеда. Мансур все еще улыбался и, чтобы скрыть улыбку, дотронулся рукой до серебристых своих усов. Улыбка эта вывела Ахмеда из себя, и он поднял руку с камнем, целясь в широкий, выпуклый лоб Мансура — сейчас этот белый, сияющий в электрическом свете лоб окрасится кровью! Ахмед зажмурился и что есть силы кинул камень. Раздался глухой удар. Ахмед стал терять сознание. Колени его медленно подогнулись, и, погружаясь в темноту, он ощутил, как чьи-то руки схватили его за плечи, приподняли и понесли куда-то.

Ахмед, очнувшись, увидел большую люстру на потолке. С трудом повернул гудящую голову, посмотрел на тюлевые занавеси на высоких окнах и, сообразив, что он не дома, вскинулся, сел на кровати. В висках заломило, в затылке нарастала тупая боль, нутро горело, во рту была странная горечь.

Ахмед осмотрел просторную комнату, и как ни жарко грело солнце сквозь тюлевые занавески, от стен, покрытых масляной краской, веяло бодрящей прохладой. Пол в комнате был только что вымыт.

Как ни напрягал свою память Ахмед, а вспомнить, что же было после того, как они расстались с Муршудом, никак не мог…

На веранде послышалось звяканье посуды.

Дверь в комнату отворилась и, бесшумно ступая, вошла мать. «Ага! — сообразил парень. — Вот где я очутился!»

— Добрый день! — сказала Гамар и отдернула тюлевые занавески, — лучи солнца хлынули в комнату и ярко осветили ее.

Ахмед промолчал. Мать постояла и вышла. Как только она покинула комнату, Ахмед схватил со спинки стула свою одежду и поспешно стал одеваться. Вскоре мать внесла на подносе стакан чаю и стакан молока.

— Выпей, сынок, свежезаваренный чай, — жалостливо сказала она.

Ахмед присел на краешек стула, сделал два глотка молока и поперхнулся.

«Да как же это я сюда попал? Как?!»

Женщина вышла на веранду и вернулась, принесла чорек и тутовый дошаб [4] Дошаб — тутовое сусло. в пиале, все это она поставила перед сыном.

— С вечера бозбаш остался, — сказала она. — Разогреть?

— Не хочу.

Гамар пододвинула к сыну пиалу с дошабом.

— Спал ты как убитый… Не смела разбудить, ждала все, когда сам проснешься, и на работу опоздала. — Легко она это сказала, не в упрек.

Но Ахмед подумал, что мать совсем очерствела к нему, слов ласковых ему не говорит, слез при его виде уже не льет, о переселении разговора не заводит, потому что забыла она шофера Алиша, а теперь постепенно и родного сына забывает. И все потому, что любит она Мансура, который изгнал из ее сердца Алиша, а вскоре изгонит и его, Ахмеда.

Эти мысли точно подстегнули Ахмеда. Он вскочил, с ненавистью оглядел чистую, очень уютную квартиру.

— Я пошел, — буркнул он.

— Да куда ты? Поешь же… — взмолилась мать.

— К дяде Сафару я… — уже мягче ответил он. Ему вспомнился вдруг наказ Заргелем.

И тут Гамар подошла к сыну, обняла его за плечи, погладила по мягким волосам. Голубые глаза ее увлажнились.