Иси Меликзаде - Зеленая ночь

— Сынок, родной мой, обещай, что никогда больше этой отравы пить не будешь.

Чтобы не затягивать разговор, Ахмед сказал коротко:

— Не буду, — и вышел.

Мать, как ниточка за иголочкой, последовала за ним. Так, молча, Гамар шла за ним до калитки, где робко и тихо спросила:

— А вечером придешь?

Пряча глаза от матери, он ответил тоже шепотом, но твердо:

— Нет! — и быстрыми шагами удалился.

Женщина не знала, что еще сказать, она кусала губы, глаза были полны слез.

Ахмед не застал каменщика дома. Узнав от соседей, что Сафар пошел на свадьбу, парень отправился туда.

Свадебный шатер стоял под развесистым тутовым деревом. Ахмед заглянул вовнутрь — людей было маловато. Похоже, что свадьба шла к концу и гости уже разошлись. У входа в шатер сидели два парня и торопливо ели. Они, видать, были заняты приемом гостей, и только сейчас им выпало время перекусить самим. Во главе длинного стола сидел уста Сафар, возле него приютился толстенький человек с бубном. Уста Сафар играл на гармони, а толстячок виртуозно бил пухлыми пальцами в бубен.

Ахмед осторожно вошел в шатер и встал в углу. Сафар играл, прижав небритый подбородок к гармони и устремив глаза в землю. Грубые, длинные пальцы мастера перебирали перламутровые клавиши, синюшные жесткие губы двигались в такт музыке. Ахмед понял, что Сафар играет сейчас для себя одного, что мыслями он далек отсюда.

В шатер уверенно вошел портной Муса, бывший муж Заргелем, и, кинув косой взгляд на Сафара, подсел к парням.

Парень в белой рубахе, проглотив кусок, спросил Мусу:

— Кто же так поздно на свадьбу является?

— Работы много, — ответил Муса, — едва успел побриться.

Уста Сафар, увидев бывшего мужа Заргелем, перестал играть, поставил гармонь на колени и, медленно вытащив из пачки сигарету, закурил.

Ахмед, стоявший напротив Мусы, который уперся своим круглым брюшком в угол стола, стал разглядывать его, пытаясь на лице портного найти ответ на вопрос, почему он бросил Заргелем и двух чудесных дочек.

Но портной, казалось, никого не замечал, он смеялся, говорил что-то, его большой рот раскрывался до ушей, и при этом были видны тридцать два золотых зуба. И трудно было понять, он веселится искренне или просто зубоскалит. Кивнув на бутылку водки на столе, Муса подмигнул парню в белой рубахе:

— Плесни-ка граммов сто.

Парень удивился:

— Ты же вроде непьющий.

Портной осклабился во весь свой золотой рот.

— А я не для себя. Угостить хочу кое-кого.

Парень догадался, кого портной имеет в виду, и не стал наливать водку.

— Уста Сафар не пьет, — отрезал он.

Муса нахмурился.

— А тебе что за печаль? Я у тебя в гостях и прошу сто граммов водки. Хочешь — заплачу? Этот бездельник за моей спиной языком треплет почем зря. Что ему за дело, что я жену бросил? Он мне кто — дядька? Наливай, я угощу его. Он ко мне со злом, а я к нему с добром.

Парень нехотя налил стопку водки.

Взяв рюмку, Муса, косолапо переступая с ноги на ногу, подошел к уста Сафару и поставил рюмку перед ним на стол.

— Выпей за мое здоровье! — потребовал он.

Сафар даже не взглянул на него, он спокойно курил.

— Выпей, Сафар! — повторил Муса.

Мастер, сделав затяжку, выпустил дым прямо в стопку с водкой. Сосед его, с бубном, заерзал на стуле.

Муса, не зная, как вести себя дальше, вдруг полез в карман брюк, нашарил там двугривенный и звякнул им об стол.

— Сыграй-ка мне песню «Буйвол в сад забрел…», — снова осклабился он. — А я послушаю.

Ахмед увидел, как у Сафара мелко затряслись пальцы, раздулись ноздри, заалели щеки. Парню так стало жалко каменщика, что хотелось схватить стул и ударить им золотозубого портного по голове.

«Чего Сафар сидит? — удивился Ахмед. — Почему не встанет и не врежет как следует этой гадине?»

А Муса снова полез в карман, достал металлический рубль и кинул на стол. Монета, покатившись, звякнула о стопку с водкой.

— Сыграй мне… «Цветок айвы», — куражился Муса, — я плясать хочу… Играй же, говорят тебе, у меня зуд в ногах!

Уста Сафар сидел съежившись, крепко прижимая к груди гармонь, точно ему было холодно.

— Слушай, ты здесь для чего сидишь? — медленно, с расстановкой спросил Муса. — Для того чтобы играть по заказам гостей, не так ли? Ну, так играй же — я плачу!

Сафар уставился налитыми кровью глазами в золотозубый рот портного Мусы, сделал несколько судорожных затяжек; не замечая пепельницы, бросил окурок на землю и притушил его носком ботинка. Потом взял стопку и выплеснул водку в лицо портному. Муса закрыл глаза, сжал кулаки…

Открыв глаза, портной увидел перед собой бледного Ахмеда, который тяжело дышал и с ненавистью смотрел на него. Портной еще заметил, как на тонкой шее парня билась голубая жилка. Такая решимость Ахмеда испугала Мусу. Он кинул взгляд на Сафара — тот сидел, обняв гармонь, в глубоком раздумье.

Парень в белой рубахе тронул портного за плечо.

— Я же говорил тебе — не надо!

Ладонью белой пухлой руки Муса утер с подбородка капли водки и смерил взглядом Ахмеда. Парень в белой рубахе потянул портного к выходу. Муса, упираясь, оглянулся на Ахмеда и наконец выпалил в сердцах:

— Нет, вы только поглядите на Алишева сироту, с кем он дружбу водит.

Потом Ахмед с уста Сафаром молча шли по пыльной дороге. Ахмед нес гармонь, и гармонь, казалась ему тяжелой. Напрягшиеся мышцы расслабились, и во всем теле ощущалась вялость. Ноги подкашивались.

Сафар шел, думая о чем-то своем. Лишь дойдя до дома, он вдруг схватил парня за руку.

— Ты думаешь, я от нужды хожу играть? — спросил он горячо у Ахмеда. — Да я их всех деньгами засыпать могу. Я потому хожу… Я потому играю… — Мастер махнул рукой. — Да что говорить, тебе этого не понять.

Он круто повернул к своему дому, но, сделав шаг-другой, обернулся.

— Дом гнетет меня, — сказал он, — стены давят.. Невмоготу одному.

— Я ведь тоже один, дядя Сафар, — Ахмед подумал, поискал, что бы еще сказать в утешение мастеру, и наконец нашел: — Вон ведь и солнце в небе одиноко, дядя Сафар. Одно-одинешенько — что днем, что ночью…

Уста Сафар посмотрел на юношу и улыбнулся:

— Между нами говоря, ты, видать, в школе был изрядный тупица. Неужто же учителя не объясняли тебе, что там, где солнце, — ночи не бывает? Что солнце нигде не ночует? Никогда. И ему не приходится, как уста Сафару, натягивать на себя каждую ночь старое одеяло.

Ахмед смутился. Вот болван, подумал он о себе, мог бы и сам сообразить, это же каждому первоклашке известно. Хорошо, что с этакой башкой в институт не подался, — вот смеху-то было бы!

Они вошли во двор с развалившимся плетнем и поднялись на веранду. Сафар пнул ногой дверь — она отворилась. В комнате мастер сел на табурет, зажал голову ладонями и закрыл глаза.