Александр Поповский - Испытание временем

И теперь у него такое чувство, точно друзья его наверху, у барьера, а он — один среди врагов…

В театре гаснут огни, занавес медленно поднимается.

Между бесформенными глыбами, отдаленно напоминающими холмы, путаясь в длинных тогах, толпятся родоначальники еврейского народа. Они в чалмах из вафельных полотенец, с крупными, цыганскими серьгами в ушах. Длинные бороды их держатся на ниточке, выступающей около ушей, пышные брови закрывают глаза, усы простираются до затылка. На нежно-розовых лицах, занесенных волосом, как пустыня песком, одиноко высятся носы-сфинксы.

Счастливый Шимшон узнает своих предков. Глаза его сияют благоговением, ноздри раздуваются — вдыхают аромат прошлого… Чудесные люди! Великие времена! Движения их божественны, поступь неотразима, — манеры истинных праотцев… Счастливые дети Саваофа, они поют песенки на немецком языке, резвятся на зеленой лужайке и мечтают о потомстве, равном числу звезд на небе и песчинкам на морском берегу…

Ничто не развенчает великолепных предков в глазах потомка: ни бумажная корона, беззвучно свалившаяся с головы Иосифа, ни усы Иакова, вдруг криво повисшие на проволоке, ни игривые движения преклонных старцев. Шимшону мерещатся чудеса: нимб над головой Иакова; цепи холмов; леса Ливанские; ухо улавливает звуки арфы… Прошлое встает из веков…

— Что, Мунька, — восторженно толкает он товарища, — есть у нас чем гордиться!

Мунька откинулся на спинку кресла. Глаза его бессмысленно устремлены вдаль, нижняя челюсть отвисла и обнажила тупой, неподвижный язык.

Кто угадает в этом невзрачном пареньке мастера хитроумных комбинаций, незваного гостя всех зрелищ и увеселительных мест?..

— Что ты говоришь? — не сразу переспрашивает он. — Я не расслышал.

Шимшон видит добродушного толстяка Иакова и с грустью замечает:

— Трудно быть праведником, настоящая каторга!.. Тебя беспрерывно испытывают, а ты терпи и виду не подавай, что трудно…

Ему кажется, что Муня согласен с ним, и Шимшон торжественно добавляет:

— Помнишь, как сказано у нас в писании: «Вы будете все священниками… святым народом…» Ты понимаешь: «Все!»

— Все? — проявляет вдруг любопытство Муня. — И Зиндель Резников, и Янкель Тартаковский, и Юкель Державец?

— Ну и болван! Какие ж это евреи, ведь они выкрестились! Они продались нашим врагам…

— Никому они не продались… Люди просто устроили свои дела…

— Разбойники тоже устраивают свои дела… Порядочные евреи так не поступают… Не напоминай мне о них…

Муне, наоборот, хочется говорить именно о них:

— Какие они разбойники? Зинделю Резникову хотелось стать инженером. Ему надоело мучиться техником. Янкель Тартаковский полюбил девушку с приданым в триста десятин земли… Не жениться? Такое богатство на улице не найдешь… Юкель Державец задыхался, все это видели, положительно таял на глазах… Он говорил, что не вынесет, ему тесно в черте оседлости… Было бы лучше дать ему погибнуть?..

Шимшон не чувствует иронии в голосе друга, спокойствие Муни возмущает его:

— Ты им сочувствуешь? Жалеешь этих трефняков и отщепенцев? Можешь последовать их примеру и выкреститься…

— Нухим говорит, — невозмутимо продолжает Муня, — что богачам не по средствам держаться веры. Вся надежда на нас, бедняков…

Шимшон оглядывает разодетую публику, сытые и довольные лица своих соплеменников и, сердитый, отворачивается… Кто им дал право сваливать с себя тяготы еврейской доли?..

Нет, уж извините, страдать, так вместе…

— Это им не удастся, у нас нет дворян, мы все равны…

— Нухим говорит, — парирует Мунька, — что не все мы равны и не все в голусе… Купец первой гильдии имеет право жительства в любом месте. Он может обучать детей, где его душе угодно, даже в семинарии… Быть кем угодно, даже митрополитом.

Шимшон не знает значения слова «митрополит» и верит.

— Все зависит от счастья, — смятый ураганом фактов, едва защищается он, — избранники избранниками, а кто больше стоит, тому больше дается…

— А Нухим говорит, — не унимается Мунька, — что никто нас не избирал…

Все возражения исчерпаны. Шимшон тоскливо оглядывается и машет рукой:

— Отвяжись ты со своим Нухимом!.. Пристал как банный лист… Подумаешь, цаца какая!..

В театре вдруг стало тихо, у будки суфлера зажглись зеленые лампочки, и занавес пополз вверх.

Действие развертывалось стремительным вихрем. Люди в тогах и чалмах плясали и кувыркались, ссорились и мирились, любили и ненавидели. Иегуда, сын Иакова, ревел львом, свирепо бил себя в грудь и выкатывал глаза. Иосиф всячески прятал свои девичьи формы и полные руки, пел женским голосом и юношески басил. Предки еврейского народа выгодно продали родного брата и предались разгулу… Восторженная галерка откликалась оглушительными хлопками и неистовым «браво». Только Шимшон оставался спокойным. Спектакль не приносил ему больше радости. Фантазия его исказила благородные черты праотцев, и со сцены на него глянули знакомые лица Зинделя Резникова, Янкеля Тартаковского и Юкеля Державца… Они дерзко гладили свои привязные бороды и посмеивались над ним.

Занавес уверенно соскользнул вниз, в театре зажглись огни.

С галереи неслась трескотня, точно там по команде щелкали орехи.

Муня повел Шимшона в буфет и угостил плиткой шоколада. Глаза его были грустны, и морщинки вокруг губ как бы молили: «Не надо нападать на Нухима, он очень болен…»

Шимшон спрятал свинцовую обертку шоколада, пальцами зачесал волосы за ухо и подумал, что Муня, пожалуй, прав, купец первой гильдии почти тот же выкрест, никаких тягот — одни радости: в синагогу он заглядывает не чаще двух раз в году — в дни рош-гашоно и иом-кипур; субботы не соблюдает, торгует, курит и даже хвастает этим… Он не говорит по-еврейски, ест трефное и под фраком вряд ли носит лапсердак…

— Кстати, Нухим все еще в руках пристава?

Муня ответил не сразу.

— Отпустили… Вогнали в чахотку и отпустили… Скоро умрет…

Шимшон привскочил от удивления. Он знал, что людей гонят на каторгу, на поселение, сквозь строй, в тюрьму, но впервые слышит, чтобы вгоняли в чахотку… Такого наказания как будто и нет… Неужели пристав сам его придумал? Что ж, не беда, на всякую хитрость можно ответить хитростью…

Благодатная мысль, она пришла тихо и незаметно, как будто с черного хода:

— Нухим может излечиться, и очень даже просто… Надо пить молоко с салом…

Как хорошо, что он вспомнил рецепт!

Муня устремил глаза к потолку и прошептал:

— Поздно, он дышит уже одним легким.

Шимшон не совсем понимал, почему Нухим дышит одним легким, но по всему заключил, что делается это не из роскоши…

— Ты, — жаловался Муня, — назвал Нухима цацей, а я тебе скажу, что он сидит у меня вот здесь…