Александр Поповский - Испытание временем

Коллектор потер отекшие ноги и снова вздохнул.

— Что слышно?

Черты его желтого, застывшего лица безучастны. Дувид пристально разглядывает их, ищет ответа на свой вопрос.

— Говорят, бога нет, небо — сплошной пар и сверху само по себе сыплет и каплет. Спрашивается: откуда знает нога Иойля, что сегодня будет дождь?..

Метеорологический экскурс коллектора никого не тронул. Метеорология занимала портного не чаще двух раз в году — осенью и весной. Осенью он обычно говорил: «Слава богу, покончили с летом», а весной: «В добрый час, выпроводили зиму». Заказ его природе носил узкопрофессиональный характер: предпасхальные дни должны были быть теплыми, а предрождественские — холодными.

Шимшон слушал коллектора и мысленно убеждал себя, что никакого выигрыша нет; надежда всегда обманчива, удача приходит, когда ее меньше всего ждут. Он шепотом повторял себе: «Пиши пропало», «Черта с два выиграешь», — а любопытство томило его: неужели силы неба тогда водили его рукой?

— Что слышно, реб Иойль, где наш крупный выигрыш?

Голос Рухл звучит насмешкой, безверием вконец разочарованного человека. Старик высоко поднимает правую бровь, прищуривает левый глаз и произносит:

— Э-э-э! Обязательно крупный… Як мед, то и с ложкой?

— Женская логика… — вмешивается Дувид. — Не слушайте вы ее…

Следует молчаливое кивание головы, долгий взгляд прищуренных глаз и протяжное «э-э-э!..». Женщина остается женщиной, стоит ли уделять ей внимание…

«Говорите, Иойль, не томите!» — мысленно надрывается Шимшон, проклиная старость с ее рыбьим темпераментом.

— Вы не забыли, реб Иойль? Лотерейный билет тянул я… Это был ваш совет… Мне хочется знать…

Иойль нежно касается своего воротничка, и гордость преображает его. Обиженный Шимшон смотрит на смятую шею старика, на сложный рисунок вен и думает, что в них течет черная, грязная кровь…

— Что с вами, реб Иойль, — снова говорит Рухл, — вы язык проглотили? Что значит «э-э-э»? Где наш выигрыш? Где наше счастье?

Ответ коллектора звучит таинственно и туманно:

— Счастье дается за праведную жизнь, за добрые дела и заслуги предков… Есть у вас чем козырнуть — козыряйте!

— Скажите, наконец! Что вы тянете? На коне мы или под конем?..

Дувид потерял терпение, и лицо его выражает досаду. Коллектор глубоко вздыхает и некоторое время молчит.

— На коне, под конем, — не все ли равно?.. Как бы высоко мы ни взбирались, спускаться все равно надо. Из земли мы пришли и в землю вернемся…

«Экая новость! — мысленно иронизирует Шимшон, разглядывая свои немытые руки. — Кто этого не знает? Потру рука об руку, и на ладонях выступит земля, — вот и доказательство…»

Старик опускает бровь, глубоко вздыхает и говорит:

— Торопливость к добру не приводит…

Почему не приводит? Шимшон мог бы доказать обратное…

— Ваш билет, реб Дувид, выиграл пятьдесят рублей… В добрый час…

Портной с нежностью взглянул на Иойля, благосклонно улыбнулся сыну и недобрым взглядом окинул Рухл.

— Я тысячу раз просил тебя: не распускай язык, не бросайся на людей, не обнаруживай своего простого происхождения… Все знают, что ты выросла в глуши, в доме паршивого сапожника, и не обращают на тебя внимания…

Она виновата пред ним, пред Иойлем, пред всем миром… О милости не может быть и речи, он поделом презирает ее.

Шимшон смотрит в лицо отца и видит злую усмешку; она притаилась в его зрачках. Гнев ударяет Шимшону в голову, и волна решимости заливает сердце. Ничего!.. Его матери недолго ждать! Дайте ему выбиться в люди!.. Избавление не за горами… Он, Шимшон, явится к ней, напомаженный, с закрученными кверху усами и с золотой цепью поперек живота. На нем будут желтые ботинки и множество колец на пальцах… Она заплачет от счастья и залюбуется им… Он приведет ее к величественному замку на лесистом холме и пройдет с ней по спущенному мосту. Рыцари и пажи окружат ее. Фрейдл-портниха сошьет ей атласное платье. Кухарка Бася, непременная повариха на богатых свадьбах, переедет в замок. У них будут горы медового пряника, каждый день пирожки с горохом и за обедом вишневый компот…

Дувид грустно улыбается Иойлю:

— Разве я не понимаю, что значит лотерея для бедняка… Счастье надо хватать за фалды… Разориться, но иметь всегда маленькую надежду. Растолкуйте это ей… Из-за нее ведь я бедняк из бедняков, нищий из нищих…

Какое может быть снисхождение к человеку, который разоряет семью? Она пользуется его добротой, чтобы держать семейство в нищете…

Пред Дувидом яснеет горизонт, и в ярком свете встает его собственная обреченность. Жертва видит себя загубленной и обездоленной, скорбь оттесняет гнев, и возмущения точно не бывало… Хорошо бы теперь забиться в угол и всплакнуть… Сладко, сладко поплакать…

Пока он говорит, Рухл стоит бледная, с плотно сжатыми губами, как бы опасаясь дыханьем развеять его фантазию… Глаза ее скошены, на лице жестокая улыбка, окаменелый упрек.

— Что вы молчите, реб Иойль, разве я неправ?

Портной изнемогает; ни в мыслях, ни в чувствах у него нет больше гнева. Если помощь не придет, он заплачет…

Очарованный внезапным вниманием, Иойль напускает на себя важность и возвышает голос:

— Что тут говорить!.. Женщины остаются женщинами!.. Они созданы из нашего ребра и немножечко похожи на нас… Пора привыкнуть.

Рухл делает шаг к Дувиду и с той же неумолимой улыбкой говорит:

— Зачем ты меня оскорбляешь на людях? К чему это тебе? Иойль может в самом деле подумать, что я виновата… Ты всегда говорил: «Эта лотерея — один обман. Раввины обворовывают народ, и Иойль им помогает…»

Портной страдальчески склоняет голову набок и опускает глаза. Коллектор выкладывает выигрыш и уходит, а Дувид продолжает сидеть немой и унылый, точно не одно окно, а весь мир захлопнули перед ним.

Молчание длится недолго. Портной склоняется над работой и как бы про себя говорит:

— Надо разогреть утюг…

Никто не скажет, что речь его обращена именно к жене. Кто знает, не имел ли он в виду прохожих на улице?

Рухл искоса смотрит на мужа, с лица ее не сошла еще жестокая улыбка. Она не возлагает надежд на прохожих — утюг разводить придется ей…

— Какой утюг — железный или чугунный?

Кто станет утверждать, что вопрос относился именно к мужу? Разве она упоминала его имя? Или, может быть, взглянула на него? Нужен он ей!..

— Куда делось гладильное полотно? Оно только что было здесь.

Жалоба как будто обращена в пространство, но в голосе звучат новые нотки: мягкие и податливые — нежный отзвук примирения… Они как бы говорят: «Покончим с этим, Рухл, побранились — и довольно…»

— Боже мой, человек этот ничего не видит… Под самым носом его лежит полотно… Вот слепец!..