Александр Поповский - Испытание временем

Мир стучится в двери Дувида. До спокойного берега — один шаг.

— Работаешь день и ночь, рук не чувствуешь, приходит заказчик, какой-нибудь вшивый богач, и душу из тебя выматывает… Никакого сочувствия…

Заказчик — нейтральная почва, их общий друг и враг, на нем можно сорвать обиду, излить взаимную горечь, — одним словом, отпраздновать мир. Бедняк, конечно, другое дело, он — свой человек…

Это первая уступка. Рухл склоняется к мысли, что хороших заказчиков нет. И богатый и бедный одинаково норовят извести портного переделками и присвоить себе его заработок…

— Я еще раз хочу испытать судьбу, как ты думаешь?

Рухл понимает, в чем дело, и молчит.

Судьба Дувида не страшится испытаний, она выходит из них нетронутой и неизменной, как чистопробное золото из-под искуса кислот.

— Пятьдесят рублей — не большие деньги, но если суждено разбогатеть, и рубля достаточно… Надо ловить свое счастье…

Конечно, надо, — Рухл этого не отрицает… Они немало гонялись за своей фортуной. В местечке им казалось, что счастье ждет их в городе. Они ездили и возвращались, колесили по Украине, Крыму. И всякий раз Дувид клялся, что он на верном пути.

— Что ты думаешь делать с деньгами?

Рухл не обманывается, у него хватит фантазии пустить рубли по ветру. Первым делом он бросится покупать… Впрочем, лучше послушать его самого.

— Я куплю на все деньги сукно, лодзинский костюмный товар. На вывеске я припишу: «Принимаю заказы из собственного материала»… Здесь, за столом, мы пристроим полки со стеклянной витриной и разложим сукно… Заказчик любит, чтоб его оглушили шумом и блеском. Я разверну ему кусок материи, другой, третий, десятый, — пусть знает, с кем имеет дело… На товаре лишний гривенник, на работе рублевку, одно к одному, — у нас подберется капитал… Новую партию сукна получим в кредит, подсунем, где надо, вексель, колесо завертится, а там, где вертится, уже хорошо.

— Да, конечно…

С этим Рухл согласна… Только бы завертелось.

— Мы переедем в центр города и будем воевать за нашу фирму. Драться так драться… Как ты думаешь?

Среди членов семьи не нашлось возражений. Дувид обводит взором детей, нежно смотрит на Рухл и, упоенный собственным красноречием, улыбается. «Вот вам и портняжка, — говорит усмешка, — дайте ему только денег, он покажет себя…»

— Трудно скопить первую тысячу, дальше все идет как по-писаному. Деньги работают на тебя… Говорят, без счастья не обернешься… Чепуха! Счастье — это деньги. Раздобыл, — значит, ты на коне, никто тебя не осудит, будь ты трижды убийцей родного отца…

Портной говорит легко и веско, близость денег окрыляет его фантазию. В пылу восторга он не замечает противоречий, забывает собственные жалобы на судьбу.

Поправив свои дела, он возьмет сто рублей и уедет на запад, где никто его не знает. Ему поверят, что он сын богатых, почтенных родителей, ешиботник, и пригласят кантором большой синагоги. Деньги любят деньги… Придут радостные дни достатка…

Рухл одобрительно кивает головой, она слышит эти мечты уже много лет. У Дувида либо свет клином сошелся, либо счастье в окно стучится… Не так легко все делается. Богатство прячется за крепкими воротами, а у бедноты двери настежь. Кантором он не устроится, найдутся люди с большей ученостью и скромностью… Бедняк надеждой тешится, Рухл не будет ему мешать…

— Первым делом, Рухл, я переделаю твою ротонду, закажу бархатное платье со шлейфом и, назло нашим врагам, смастерю тебе шляпу с пером… Наймем прислугу. Довольно страдать у печки, ты отработала уже свое… Жить — так жить как следует…

— Постой, постой, — шутит она, — ты растранжиришь все наше добро… Не сразу же…

Дувид и слушать не хочет. Сердце его полно нежности и любви к ней. Прекрасная хозяйка, помощница и друг. Что было бы с ним без нее!.. Она — единственная его опора… Нет, нет, для нее он ничего не пожалеет…

— Ты посмотри на свои руки, они распухли от работы… Месяц-другой отдохнешь — и не узнаешь их… Прислуга — сущий клад в доме. Приоденешься, наберешься сил и будешь такой же красивой, как под венцом…

С лица Рухл сошла жестокая улыбка, она не смотрит больше искоса, глаза ее устремлены на мужа — неразумного, но все же милого, готового ее мучить и глубоко любить…

Аврум Уховский опустился на стул, оглядел кишащий людьми базар и заскучал. Короткие пальцы уткнулись в колени, туловище наклонилось вперед. За спиной его в лавке толпились покупатели, слышались громкие голоса приказчиков, и часто упоминалось его имя. Он вышел на улицу, утомленный толкотней и гамом, уединился, как уединяются от чересчур шумного веселья. В такой день не грех отдохнуть: покупателей хоть отбавляй, они обивают пороги с раннего утра. Торговля идет бойко. У конкурента, Абрама Верховского, разделяющего с ним рынок калиновского района, не так уж густо. Векселей сегодня оплачивать не надо; лодзинские фабриканты опять повздорили и спустили по копейке на аршин. Тем лучше: можно будет продавать по старым ценам и заработать… У Краснокутской — пустая лавка, огромное помещение до смешного пусто, за утро перебывало пять-шесть покупателей… Векселя ее стали застревать у нотариуса, недели не проходит без протеста. Обязательно разорится… Еще на этой неделе… Сынишка ее Рувим ведет себя неприлично: подхватывает калиновских мужиков и тащит их к себе. Вчера он это проделал на глазах у всех: увел покупателя положительно из-под рук.

— Как тебе не стыдно! — упрекнул его Аврум. — Где тебя этому учили?

Мальчишка нахально потер руки и с усмешкой сказал:

— Как вы думаете, реб Аврум, где таким вещам учат? На толкучке… Вы у нас, мы у вас, — на этом держится мир…

Жаль, конечно, Краснокутскую, вдова содержит большую семью, но если уж на то пошло, его дело — сторона. Взаймы он ей больше ни гроша не даст, пусть плачет, жалуется — ни копейки… Говорят, евреи должны помогать друг другу, но ведь это, слава богу, не закон…

К тому же обходят и законы… Как только она обанкротится, надо будет лавку ее подхватить… Пусть пустует, тысяча рублей не деньги, зато одним конкурентом меньше…

На базаре появляется сгорбившаяся фигура в рваном, выцветшем пальто поверх нижнего белья. Несмотря на теплое утро, человек низко надвинул на голову барашковую шайку и глубоко засунул руки в карманы. На воротнике и на складках его рукавов серебристым позументом искрится иней. Понурив голову, он останавливается у мучного ларька, опускается наземь и греется на солнышке. Позумент темнеет, на месте его выступают холодные капельки росы.

Уховский оглядывает пришельца с веселой и самодовольной усмешкой.

— Здоро́во, Федька, как дела?..

Какие могут быть дела у этого прощелыги? Он слоняется по базару, дремлет где-нибудь в тени или, пьяный, затягивает «Стеньку Разина».