Александр Поповский - Испытание временем

— Мы не должны дожидаться, — оправдывался он, — когда наши материалы появятся в печати и на колесах доползут сюда. Нет смысла откладывать полезное дело, труд наш должен сегодня же служить медицине. Мы с вами пожарные, ударят в колокол, позовут — и мы бросимся туда, куда надо.

— Беда не в колоколе, — возражает она — а в колокольнях. У вас их много, а с меня хватило бы одной.

— У меня одна колокольня, — сдержанно отвечает он ей, — но я с моей вышки стараюсь видеть дальше других.

Взор его действительно хватает далеко: один из его помощников обследует насекомых Памира, другой — зараженность оленей в северной тундре, третий набрел на загадку у берегов океана. А сколько собственных дум, неосуществленных надежд… Как бы ему хотелось ими заняться, днями охотиться за насекомыми и клещами, а вечерами препарировать их. Старый мастер тоскует по работе с иглой и невольно оставленному искусству.

— Когда к старости «остепенюсь», я вернусь к анатомии насекомых. Скорей бы состариться, — говорит седой великан, которому пошел восьмой десяток.

Между тем Министерство здравоохранения, не дождавшись, когда ученый развяжется с делами, направило в тайгу микробиологов, подчинив отряд паразитологов главе экспедиции. В короткое время микробиологи набрели на след виновника болезни. Они растерли некоторое количество клещей в кашицу, ввели ее мышам и заполучили яркую картину энцефалита.

Паразитологи лишь один раз удачно повторили этот опыт. Вновь заразить зверька им не удалось. Весной следующего года ученый наконец оставил Ленинград и отправился с отрядом в тайгу. С собой он привез киноаппарат и неутомимую жажду трудиться. Он устал от переписки и организационных хлопот, от бесконечных запросов и ответов. Так устал, что, казалось, не радовали даже посылки с «букашками», как их окрестили на почте. Понадобился год, чтобы установить, какие именно клещи и как передают заразное начало человеку.

Тут начинается нечто такое, о чем не хотелось бы вспоминать. В научных журналах появились две версии того, что произошло в тайге. Микробиологи претендовали на честь открытия переносчика энцефалита, а паразитологи настаивали на том, что первенство бесспорно принадлежит им. Спор из специальной печати перенесли на страницы газеты, и вот что ученый-паразитолог по этому поводу мне писал:

«…В «Медицинском работнике» появилась пространная статья о профессоре-микробиологе. В ней сказано ни более и ни менее, что все проблемы клещевого энцефалита были им разрешены впервые за три с половиной месяца работы 1937 года. «Концепция» о клещах как переносчиках уже претворяется в установленный факт. Аппетит приходит и нарастает со временем, и вот автора, который сам писал лишь о вероятном значении клещей, его учреждение, всячески стремящееся возвеличиться по всем трем существующим в природе измерениям, теперь прославляет его в лице своих прислужников как «установившего» значение клещей, мне же бросают в лицо сорвавшееся с языка обвинение, что надо относиться друг к другу «по-советски». Причем ими целомудренно замалчивается факт открытия клещевого вируса моей группой в самом начале работ 1937 года. А вышеупомянутое лицо все желает подмять под себя, игнорируя и факты и действительность».

Дальше в письме следовало нечто имеющее прямое отношение ко мне:

«Я готовлю особое номерное издание вашей книги и надеюсь, что вы его одобрите, но это займет много времени, и в лучшем случае я сделаю его к концу года, а может быть лишь к весне».

Что это означало, я не скоро узнал.

Год спустя, в декабре 1947 года, почтенный академик, между прочим, советует мне в письме:

«При случае вам следовало бы отметить, что в экспедиции микробиологов я лично не участвовал, но там был целый мой отряд, тогда как микробиологи рассчитывали получить одного только помощника и подмять его под себя…»

Скорбная история, увы, затянулась. Однажды герой моей книги меня навестил и показал письмо противника. Словно между учеными в прошлом не было недоразумения и в том, что произошло, виноват я один, профессор, награждая меня не совсем лестными эпитетами, требовал запретить мне приписывать заслуги микробиологов паразитологам.

— Я показал это вам для проформы, — сказал он, — ничего в книге изменять нельзя. Уж если вносить изменения, то совершенно в другом плане.

Легко было ему отделаться, мне это несчастное событие запомнилось на всю жизнь. Микробиолог умер и не простил мне моего кажущегося проступка.

Книга, посвященная ученому-паразитологу, понравилась ему, и тем не менее в какой-то мере раздражала. Предисловие директора Всесоюзного института экспериментальной медицины, действительного члена Академии медицинских наук, и лестные замечания его по адресу ученого и автора были, несомненно, приятны, но в книге, посвященной его научной деятельности, очень скупо было сказано о нем самом. В течение ряда лет ученый устно и письменно призывал меня к благоразумию.

«…С точки зрения техники построения сюжета, — писал он мне в одном из своих писем, — я явился неудобным для автора объектом, поэтому получилось то… что обо мне написано недостаточно. (Я привожу вашу формулу приблизительно.) Ранее вы мне ответили прямо, что я не сделал ничего дельного, о чем можно было бы писать. Поэтому я явился скорее «фоном» развития деятельности моих сотрудников…»

Несмотря на это, мы сохранили с ним добрые отношения. Он написал весьма лестное для меня предисловие к книге «Пути, которые мы избираем», с интересом пополнял свою библиотеку моими книгами, изданными в нашей стране и за рубежом, и навсегда сохранил надежду, что я в очередном переиздании напишу больше о нем. Убедившись в моей непреклонности восполнять биографию неважными подробностями из его жизни, ученый решил это сделать без меня. В один прекрасный день я получил по почте ящик, обитый бордовым коленкором, и в нем толстую, объемистую книгу, переплетенную кожей, с тисненным золотом названием моей книги. По размерам эта книга превосходила мою в несколько раз. Я не без удивления раскрыл послание и увидел свое произведение заново переизданным весьма своеобразным манером. Мои двести восемьдесят четыре страницы были вклеены в такое же количество плотных листов бумаги и восполнены комментариями биографического характера, не вошедшими в мое издание. Помимо того, книга обогатилась большим числом фотографий самого ученого в детстве и позже, в юные годы, с родителями, в кругу своих сотрудников и вне его. Это издание, составленное в пяти экземплярах, было направлено мне, двум академиям и высшему военному ведомству. Мне оно должно было служить наглядным упреком и напоминанием, что ошибку исправить не поздно.